2

В середине октября Сэм все еще считался в карантине. Осложнений у него не было, и, значит, в будущем хотя бы с этой стороны можно было ничего не опасаться, а его будущее всегда представлялось Кэслу полным непредсказуемых ловушек. Шагая в воскресенье утром по Главной улице, Кэсл вдруг почувствовал желание воздать благодарность Богу – пусть даже мифическому – за то, что опасность для Сэма миновала, и зашел на несколько минут в приходскую церковь. Служба близилась к концу, и прихожане – принарядившиеся, и немолодые, и совсем старые – пели стоя, со своеобразным вызовом «Там, вдали, зеленый холм за городской стеной», словно в глубине души сомневались в этом факте. Простая, немудреная эта сценка с единственным цветным пятном вызвала в памяти Кэсла местный пейзаж, который часто можно увидеть на примитивных картинках. Городскою стеной можно было счесть развалины крепости за железнодорожной станцией, а на зеленой холмистой общинной пустоши, в верхней части заброшенного стрельбища, когда-то стоял высокий фонарь, на котором вполне могли вешать людей. На мгновение Кэсл, как это ни невероятно, чуть не присоединился к окружавшим его людям и не уверовал в Бога – ведь не убудет же от него, если он шепотом вознесет благодарность Богу своего детства. Богу общинной пустоши и замка, за то, что с ребенком Сары ничего плохого пока не случилось. Но тут грохот сверхзвукового самолета раздробил слова гимна, старый витраж в западном окне задрожал, и задребезжал шлем крестоносца, висевший на колонне, напомнив Кэслу, что мир повзрослел. Кэсл поспешно вышел из церкви и купил воскресные газеты. Крупный заголовок на первой полосе «Санди экспресс» гласил: «В лесу найден труп ребенка».

Во второй половине дня Кэсл взял Сэма и Буллера и, решив не тревожить спящую Сару, отправился с ними на прогулку по пустоши. Он предпочел бы оставить Буллера дома, но пес наверняка залился бы лаем в знак протеста и разбудил бы Сару, а потому Кэсл постарался успокоить себя мыслью, что Буллер едва ли встретит на пустоши кошку. У Кэсла в душе всегда сидел страх после того лета три года тому назад, когда Провидение сыграло с ним злую шутку, неожиданно выведя его к компании, устроившей пикник среди берез, а с ними была роскошная кошка с голубым ошейником и малиновым шелковым поводком. Кошка – сиамская – не успела даже взвыть от возмущения или боли, как Буллер перегрыз ей хребет и швырнул труп через плечо, точно человек, закидывающий мешок в грузовик. После чего пес умчался в рощу, настороженно глядя по сторонам: ведь там, где одна кошка, наверняка должна быть и вторая, – и Кэслу пришлось одному предстать перед разгневанными и потрясенными участниками пикника.

Однако едва ли кто устраивает пикники в октябре. Тем не менее Кэсл отправился гулять, лишь когда солнце уже почти село, и всю дорогу по Кингс-роуд, затем мимо полицейского участка, что на углу Главной улицы, – вел Буллера на поводке. Но как только они перешли через канал и новые дома (они стояли тут уже четверть века, но все, чего не существовало, когда Кэсл был мальчиком, казалось ему новым, вместе с железнодорожным мостом) остались позади, он спустил Буллера, и тот, как хорошо выученный пес, тут же уселся и не спеша оставил свою метину на краю дорожки. Глаза его были устремлены куда-то вдаль, хотя смотрели в себя. Только в такие минуты Буллер выглядел умной собакой. Кэсл не любил Буллера: он купил пса с единственной целью – для спокойствия Сары, но Буллер оказался плохим сторожем, так что теперь был для всех только обузой, – правда, с чисто собачьим отсутствием здравого смысла он любил Кэсла больше всех остальных.

Папоротник стал уже тускло-золотым, как это бывает погожей осенью, и лишь на утеснике сохранились редкие цветы. Кэсл и Сэм тщетно пытались найти стрельбищные валы, которые холмиками красной глины некогда возвышались на пустоши.