— Вот уж вряд ли, — покачал головой Телепнев. — Такого любителя воздухоплавания, как ротмистр, еще поискать надобно, а уж если еще и поездка за казенный счет…

— Ну и замечательно. — Я улыбнулся. Уж неделю без Лады я как-нибудь переживу. Ха! А и пришибу кого со злости, невелика проблема. Тело за борт, концы в воду, и ага. Вон, помнится, Рудольф Дизель вот так же взошел на борт парохода, а по прибытии в порт назначения на пристани так и не появился. Пропал в море. Ага. А наши северные леса тоже море, только цветом зеленое. Прорвемся… М-да, что-то меня на черный юмор пробило, а ведь я еще с Ладой не попрощался. Что ж тогда со мной в путешествии будет? Бедный ротмистр… заранее ему сочувствую. С таким «веселым» попутчиком и повеситься недолго. Ну ничего. Будем надеяться, что у него крепкая нервная система… и у остальных пассажиров тоже.

— Ну что же, если мы все вопросы решили, то пора бы и попрощаться, согласны, Виталий Родионович? — намекнул князь, с подозрением поглядывая на мою мрачно ухмыляющуюся физиономию.

— Да, конечно. Всего хорошего. Владимир Стоянович. — Я поднялся с кресла, обменялся с князем коротким поклоном и направился было к выходу, но замер на полпути. — Совсем забыл, ваше сиятельство, может, все-таки поведаете, зачем вам понадобилось из меня цирковую обезьянку делать на вчерашнем ужине, а?

— Ну уж вы скажете тоже, Виталий Родионович, — покачал головой князь. — Господа царедворцы просто хотели взглянуть на человека, умудрившегося в столь короткие сроки раскрыть сложнейшее дело, да еще и без малейшего урона для государевых интересов.

— Вот-вот, именно об этом я и говорю. Ну не верю я в простоту сановников. Уж простите, Владимир Стоянович, — вздохнул я, пропуская мимо ушей славословия по поводу сложности дела. Не было там ничего сложного. Все просто, логично и понятно. В отличие от интереса вельмож.

— Всему свое время, Виталий Родионович. Придет момент, и все узнаете, — махнул рукой князь. — А пока могу вас уверить лишь в одном, никаких негативных последствий для вас проявленный государевыми людьми интерес не несет. Наоборот, скорее, такое внимание должно быть крайне лестно.

— Минуй нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь, — пробормотал я себе под нос и уже громче добавил: — Что ж, ваше сиятельство, и на том спасибо. Раз уж большего сказать не желаете.

— Не то чтобы не желаю, Виталий Родионович. Скорее уж не имею возможности. Пока не принято решение, я вынужден молчать. Уж извините. Удачного дня, ваше благородие.

— И вам того же, Владимир Стоянович.

Едва я вышел из кабинета, как ротмистр Толстоватый выудил из конторки уже знакомую мне серую папку с делом Ловчина и, сноровисто ее развернув, подвинул на край стола.

— Вот, Виталий Родионович, ознакомьтесь и подпишите. Страницы с шестьдесят восьмой по семьдесят четвертую. А я пока достану ваш печатный набор, — проговорил секретарь, — знаете, мне пришлось основательно потрепать нервы купеческому стряпчему с Волжского Новограда, пока не нашлось способа определить происхождение этого самобеглого экипажа. Кстати, если интересуетесь, Самуил Иосифович уверил меня, что их заводу вполне по силам восстановить сей аппарат. Хотя и стоить это будет немало, но все ж почти вдвое дешевле, чем обошлось бы строительство нового экипажа.

— Благодарю за заботу, Вент Мирославич, — медленно проговорил я, понимая, что теперь мне от этой консервной банки, которую здесь по какому-то недоразумению называют транспортом, вовек не отделаться…

— Не стоит внимания, Виталий Родионович, — усмехнулся секретарь.