— Нам следует ожидать еще кого-то.
— Может быть, он найдет кого-то и приведет с собой, — предположил Матфей.
— Нет, — возразил Петр. — Думаю, теперь это уже зависит от нас самих.
— От тебя, — поправил Варфоломей. — Должны ли мы теперь называть тебя «учитель»?
— Нет, лучше «Петр». Просто «Петр». Насчет этого твоего сна, Филипп. Я уже становлюсь немного похож на Фому и перестаю доверять. В старые времена мы были более доверчивыми. Он не говорил, в какой день придет, в какое время?
— Я уже рассказывал тебе, — отвечал Филипп с некоторым раздражением, — и мне это смертельно надоело. Он тогда песенку спел.
— Спой нам ее еще раз, — попросил Фаддей.
— Да, пусть споет, но нам не надо никаких завываний на этой дудке, — сказал Фома.
Филипп просто прочитал ровным голосом коротенькое четверостишие:
— «Последний» — вот что непонятно, — заметил Матфей. — Как раз такие же сны бывали в прошлом — у Иосифа и у других. Но сны никогда не бывают ясными и понятными.
— Последний ужин, — предположил Симон. — По-моему, это очевидно. Но тот ужин не был последним.
— Если мы не увидим его снова, — рассуждал Андрей, — значит, был последним.
— Вы уверены, что это был он? — спросил Петр, посмотрев сначала на Фому, потом в другую сторону — на Матфея.
— Да, он, — подтвердил Матфей, а Фома при этом фыркнул.
— И он просто исчез?
— Как птица. Повернулся, пошел и исчез. Ведь так было, Фома?
— Но это он был? — повторил Петр.
— Послушай, — отвечал Фома, — ты ведь меня знаешь. Я всегда был… как это называется?
— Скептик, — подсказал Варфоломей.
— Я прикоснулся к нему, а он мне потом и сказал эти слова насчет того, что лучше верить, не видя. И все же у меня по данному вопросу имеются свои соображения, но это не так важно. В общем, здесь нет никаких сомнений. Ведь так, Матфей?
— Все же я одно не могу понять. Если он добирался до Галилеи, то почему тогда не пошел с нами дальше?
— Ему, вероятно, нужно было кого-то повидать, — предположил Симон. — Мы ведь не одни на свете.
Наступило долгое молчание. Было слышно, как внизу гремят посудой, как ругается повар. Фаддей сказал:
— Говорят, что приходила его мать и искала тело. Но было уже слишком поздно. Не смогли сдвинуть камень. Но на нем теперь есть что-то вроде надписи. Его имя.
— Чье? — спросил Андрей.
— Ты прекрасно знаешь чье, — ответил Симон. — Он теперь с нами — в некотором смысле, — хотя его самого здесь и нет, если ты понимаешь, что я имею в виду. Бедняга. А ведь никакой подлости в нем заметно не было. И он верил. Никогда мне этого не понять.
— Наивность может быть разновидностью предательства, — заметил Петр.
Он впервые сделал афористическое высказывание, и все посмотрели на него с уважением.
— Кто-то должен был это сделать. Нам всем повезло, я полагаю.
Случай своего собственного отречения он абсолютно стер из памяти, главным образом благодаря размышлениям над притчей о сыновьях, один из которых говорил «нет», но делал, а другой говорил «да», но не делал.
Пришел слуга с дымящимся блюдом в руках:
— Превосходная жареная рыба. |