Я стукнул его стальной пружиной в челюсть, а потом, когда он пошатнулся, опустил ее ему на затылок. Он здорово сопротивлялся, и мне пришлось схватить его за горло и наступить коленкой на лицо. Коленка у меня заболела. Как чувствовало себя его лицо, он не сказал.

Я вытащил у него из заднего кармана дубинку, вынул из двери ключ и запер ее изнутри. В связке оказались и другие ключи. Один из них подошел к моему стенному шкафу. Я долго и тупо глядел на свою одежду. Потом медленно, кое-как шевеля негнущимися пальцами, оделся. Человек на полу не двигался.

Я запер его и ушел.

5

Из тихого широкого коридора с паркетным полом и ковровой дорожкой посередине белые дубовые перила, плавно изгибаясь, спускались в большой холл первого этажа. Там было несколько закрытых дверей — больших, тяжелых, старомодных. За дверьми ни звука. Я спустился по ковровой дорожке на цыпочках, держась за перила.

Двери матового стекла вели из холла в вестибюль, откуда был выход на улицу. Когда я спустился, раздался телефонный звонок. За полуотворенной дверью, из которой в полутемный холл падала полоска света, мужской голос заговорил по телефону.

Я подкрался к двери и, заглянув внутрь, увидел за письменным столом мужчину с телефонной трубкой у уха. Я подождал, пока он повесит трубку, и вошел.

У него было бледное, костлявое, хмурое лицо, по бокам вытянутого длинного черепа вились зализанные вверх на лысину редкие каштановые волосы. Он вскинул на меня глаза, и рука его метнулась к кнопке на столе.

Я осклабился и сказал:

— Лучше не надо, начальник. Я человек отчаянный. Мне терять нечего, — и показал ему дубинку.

На его губах застыла улыбка мороженой рыбы. Длинные бледные руки шевелились над столом, как две больные бабочки. Одна из них начала медленно продвигаться к боковому ящику стола.

Он с большим трудом заставил непослушный язык шевельнуться:

— Вы были очень больны, сэр. Очень серьезно больны. Я бы вам не советовал…

Я резко стукнул дубинкой по его руке, подкрадывающейся к ящику. Она сжалась, как слизняк на горячем противне. Я сказал:

— Не болен, начальник, просто нашпигован наркотиками почти до полного маразма. Я хочу выйти отсюда и еще хочу нормального виски. Доставайте.

Он перебирал пальцами по столу.

— Меня зовут доктор Сандстрэнд, и здесь частный госпиталь, а не тюрьма.

— Виски, — заревел я. — Дальше объяснять не надо. Частный дурдом. Неплохая работенка. Виски.

— В медицинском шкафу, — сказал он, одышливо ловя ртом воздух.

— Руки за голову.

— Боюсь, что вы об этом пожалеете.

Я перегнулся через стол, открыл ящик, к которому безуспешно подкрадывалась его рука, и достал оттуда автоматический пистолет. Я отложил дубинку и, обогнув стол, открыл медицинский шкафчик на стене. В нем стояли пинтовая бутыль бурбона и три стакана. Я взял два. Разлив виски, я протянул ему стакан:

— Вам первому, начальник.

— Я… Я не пью. Я абсолютно не переношу алкоголя, — забормотал он.

Я снова подобрал свою дубинку. Он быстро отхлебнул глоток. Я наблюдал за ним. Кажется, виски ему не повредило. Я понюхал свой стакан и опрокинул его в глотку. Подействовало. Я опрокинул и второй и сунул бутылку в карман пиджака.

— О'кей, — сказал я. — А теперь колись: кто засунул меня сюда? Давай быстрей, я тороплюсь.

— По-полиция, разумеется.

— Какая полиция?

Плечи его глубже вжались в спинку кресла. Вид у него был больной.

— Человек по имени Гэлбрейт подписался под жалобой как свидетель. Все строго законно, уверяю вас. Он офицер.