Ночью и днем. Лежал не двигаясь и двигался в пространственных границах, какие вы называете улицами».
– Это не жизнь, это – сон, – сказал я зевая.
«Ваш словарь толкует слово „сон“ слишком неопределенно. Это и физиологическое состояние, в котором периодически прекращается работа сознания, это и видения спящего, и мечта, и фантастический продукт воображения. Слишком много исключающих друг друга понятий».
– Я имел в виду именно видения – то, что происходило во сне, а не наяву, – сказал я вслух.
Экран понял по‑своему.
«Другая жизнь, но мы не могли в нее проникнуть».
– Потому и не могли, что она не существовала реально. Продукт неконтролируемого воображения.
«Непонятно. Все, что существует, – существует реально. Реально не существовала – несовместимость понятий. Еще один признак чуждой нам формы жизни».
И экран погас.
– Ну, что скажешь? – услышал я позади смешок Вэла.
Он, как и я, не спал и сидел босой на диване.
– Кажется, взаимопонимание недостижимо, – вздохнул я и прибавил: – Только…
– Что только? – насторожился Вэл.
И я, опустив голову, чтобы не смотреть ему в глаза – неловко, конечно, а так хотелось рассказать, – все‑таки рассказал ему о своих воздушных замках. Пусть улыбается, пусть острит, пусть говорит, что, мол, глупо все это и смешно.
– Конечно смешно, – подтвердил Вэл тоном судьи, выносящего приговор. – Наивность всегда смешна. Это свойство инфантилизма. Смешно быть ребенком в тридцать пять лет. А твои мечты – издержка воображения подростка, возомнившего себя властелином мира. Он, видите ли, предотвращает войны, уничтожает оружие на военных базах!.. Не суйся, милок, в политику: не по зубам орешек. И штаб НАТО не потроши. Документацию уничтожишь, а генералы останутся. И планы восстановят, и агентуру, и средства. И ничего не изменится, только легкую панику вызовешь – на время. А ультиматумы диктатурам или хунтам – это уж совсем смешно. Даже физическое уничтожение диктаторов не приведет к революции. Революции не экспортируются и не делаются по приказу извне; их делает народ, когда создается революционная ситуация.
Разгромленный, я отступал, все еще не сдаваясь.
– Могущество невидимок не только в разрушении.
– А что они создали? Курительную трубку и золотой бюст?
– Дело не в масштабах. Полагаю, что с такой же легкостью они создадут и океанский лайнер.
– Для кого? Для тебя? Стоит этакий пароходище в устье Темзы. Абсолютно пустой. Ни капитана, ни команды, ни судовых документов. Как ты докажешь свои права на владение?
– А если не для меня? Для общества. Например, строительный кооператив для лондонской бедноты. И не один квартал, а целый пригород. Или, допустим, мост через Ла‑Манш или туннель. Без труда и средств – раз, и готово!
– Допустим. А по какому образцу они его выстроят? Что они знают о сопротивлении материалов и строительной механике? Можно ли будет ездить по этому мосту, даже если он и повиснет волшебно над Ла‑Маншем? Да и пригород твой – это не трубка Доуни. Дело не в масштабах, согласен. Но по каким расчетам и чертежам они скопируют сложное инженерное хозяйство с его транспортными магистралями, осветительной и газовой сетью, водопроводом и канализацией, телефонной и телеграфной проводкой? Они и понятия об этом не имеют, и назначения не поймут, а ты – пригород! Нет, Монти, в своем чудотворчестве ты даже ограниченнее, чем герой Уэллса. Тот хоть мог сотворить себе яичницу, а ты и этого не сможешь: нет образца для синтеза.
Я молчал.
– Пора вставать, волшебник, – зевнул Вэл и пошел в душ.
– Может, позавтракаем вместе?
– Твоя Розалия еще не вставала, а у меня – дела. |