Он тупо уставился на нее.

– Никто меня не спрашивал, – пробормотал он. – Никто и не знает, что я здесь.

– А этот господин спрашивал. Ему очень нужно с вами повидаться.

– А фамилию он назвал?

– Нет. Но он швед.

Валландер помотал головой и тут же забыл о ее словах. Он никого не хотел видеть, и никто не хотел видеть его. В этом он был совершенно уверен.

На следующий день его мучили похмельные угрызения совести. Он уехал на берег, начисто забыв о том, что сказала ему накануне хозяйка. Как обычно, на побережье лежал густой туман. Он чувствовал себя очень и очень скверно и впервые за все это время ему пришла в голову мысль: а что он, собственно, делает здесь, на берегу? Через пару километров Валландер настолько устал, что слез с велосипеда и сел на перевернутую шлюпку, наполовину ушедшую в песок.

И тут он увидел, что к нему кто‑то приближается.

Словно бы некто непрошеный вломился в его песчаный кабинет.

Сначала он не понял, кто это – какой‑то мужчина в ветровке и кепке, которая, похоже, была ему мала. Потом человек показался Валландеру смутно знакомым, но по‑настоящему он узнал его только тогда, когда тот подошел совсем близко и Валландер встал ему навстречу. Они поздоровались. Валландер с трудом скрыл удивление – откуда он узнал, где я нахожусь? Он попытался вспомнить, когда же он последний раз встречался со Стеном Торстенссоном. Кажется, в прошлом году, при обсуждении какого‑то постановления о задержании.

– Я тебя вчера искал в пансионате, – сказал Стен Торстенссон, – неудобно беспокоить, но мне очень надо с тобой поговорить.

«Когда‑то я был полицейским, а он – адвокатом, – подумал Валландер. – Мы сидели по разные стороны стола, он защищал преступника, но мы почти никогда не конфликтовали. Ближе мы познакомились, когда он был моим адвокатом в тот невыносимый период развода с Моной. Мы поняли тогда, что между нами возникло что‑то похожее на дружбу. Дружба чаще всего возникает, когда никто не надеется на чудо со стороны другого, но сама по себе дружба и есть чудо. Этому жизнь меня научила. Я помню, он пригласил меня пойти под парусом, это было как раз в тот день, когда было вынесено окончательное решение о разводе. Ветер дул как из трубы, я тогда, помню, зарекся когда‑нибудь еще сесть на яхту. После этого мы стали встречаться, не часто, но все же довольно регулярно. И теперь он меня зачем‑то разыскал».

– Мне сказали, что меня кто‑то спрашивал, – сказал Валландер. – Как ты, черт возьми, меня разыскал?

Он даже не дал себе труда скрыть неудовольствие.

– Ты меня знаешь, – сказал Стен Торстенссон. – Я не из тех, кто навязывается и мешает. Моя секретарша говорит, что я сплошь и рядом боюсь помешать самому себе, не знаю, что она при этом имеет в виду. Я позвонил твоей сестре в Стокгольм. Вернее сказать, сначала я нашел твоего отца, а он дал мне ее телефон. Она знала, что ты в пансионате в Скагене, и сказала, как он называется. Вот я и приехал. Ночевал в отеле рядом с художественным музеем.

Они повернулись спиной к ветру и пошли вдоль берега. Женщина с собакой, попадавшаяся ему почти каждый день, остановилась и посмотрела им вслед. «Ей до смерти любопытно, кто это ко мне приехал», – подумал Валландер. Они шли молча. Валландер ждал, когда Торстенссон начнет, и вдруг поймал себя на мысли, что совершенно отвык от того, что кто‑то идет рядом.

– Мне нужна твоя помощь, – сказал Стен Торстенссон, – как друга и как полицейского.

– Как друга – да, – сказал Валландер, – если только я смогу тебе ее оказать. Но не как полицейского.

– Я знаю, что ты на больничном.

– Я не просто на больничном.