неизбежно привело бы к их аннигиляции с чудовищным выделением энергии. Если даже предположить,

что из выделившейся при этом энергии впоследствии вновь могла образоваться материя, то

опять-таки вероятность образования антиматерии была такой же, как и обычной материи, а они

немедленно вновь бы аннигилировали. В результате, наша вселенная представляла бы собой

непрерывно взрывающуюся субстанцию. На самом деле этого нет, и частицы антивещества в чистом

виде обнаруживаются в нашем мире в пренебрежимо малых количествах и только при энергиях очень

высоких уровней, когда кривизна пространства и связанный с ней ритм временных процессов

меняются.

   Некоторое время мы молчали. Чувствовалось, что Берестовский хочет о чем-то спросить, но не

решается. Такая нерешительность настолько противоречила создавшемуся у меня представлению о

Берестовском, что я невольно захотел ему помочь. Впрочем, может быть, тогда я просто искал

способа побыстрее от него избавиться. Обилие непривычных понятий, преподнесенных мне

профессором, очень меня утомило.

   — Мне кажется, — сказал я, — что, идя ко мне, вы имели какую-то определенную цель. Можете

говорить со мной откровенно.

   — Конечно, имел, — ответил он, — однако вы еще недостаточно подготовлены для серьезного

разговора. Кроме того, по-видимому, вы утомлены. Некоторые элементарные понятия, о которых я

вам говорил, еще не нашли места в вашем сознании. То, что принято называть здравым смыслом,

противится их усвоению. Пройдет несколько дней, и все это уляжется. Я вам дам знать о дне

нашей следующей встречи.

   Берестовский встал и, не прощаясь, вышел.

*   *   *

   Несколько дней шел дождь, и я почти не выходил из дома. Сказать по правде, мне совершенно

не хотелось встречаться с Берестовским. Что-то было в нем вызывающее антипатию. Не могу

сказать, что именно. Скорее всего, превосходство, с которым он взирал на меня. Я не сомневался

в том, что в его планах я должен был играть какую-то роль. При этом он ко мне присматривался,

как присматриваются к вещи, которую собираются купить в магазине. Кажется, он не сомневался в

том, что если я ему подойду, то вопрос будет решен независимо от моей воли.

   Вместе с тем я много раз мысленно возвращался к нашему последнему разговору. Как это ни

странно, то, о чем мне говорил Берестовский, приобретало для меня все больший и больший

интерес. Подсознательно я думал об этом все время. У меня даже появилось подозрение, не

являюсь ли я объектом гипнотических экспериментов профессора-брахмана.

   На четвертый день я вышел, чтобы купить папирос.

   У входа в магазин я столкнулся с Берестовским.

   — Я пришел за вами, — сказал он, смотря по обыкновению куда-то вбок.

   — А вы были уверены, что я приду? — спросил я.

   — Конечно, потому что я вас вызывал, — ответил он, — пойдемте.

   Я безвольно поплелся за Берестовским. Подойдя к своему дому, профессор вынул связку ключей

и долго манипулировал ими у небольшой двери в заборе. Наконец дверь открылась.

   — Входите, — сказал он.

   То, что произошло дальше, было похоже на дурной сон. Я почувствовал толчок, все предметы

перед глазами покатились куда-то вниз, и я оказался лежащим на земле. Острые зубы сжимали мне

горло.

   — Назад, Рекс! — крикнул Берестовский, и огромная овчарка, рыча и огрызаясь, направилась к

дому.

   — Я допустил оплошность, — сказал Берестовский, невозмутимо наблюдая, как я поднимаюсь на

ноги, — было бы очень некстати, если бы он вас загрыз именно тогда, когда вы мне нужны.