– Я в июне чуть не убежал. – Пауза. – Все уже шло как надо… ночь, я снаружи, автомат в руках… – Пауза. – А тут он. Я его на мушку, и – руки заколодило. Не могу… в безоружного. Постояли так с минуту, наверное, потом я ствол опустил… и тогда он перехватил со спины. Я стою, как дурак, уже сам теперь на мушке, и думаю: привет! Еще с минуту стоим. Потом он свой обратно закинул и говорит: иди назад. И я пошел.

Дождь и впрямь усиливался. Крупные капли, словно летящие по ветру пули, длинными кучными очередями секли боковые стекла.

Наверное, не надо было об этом спрашивать… но и не спрашивать нельзя. Нельзя бояться того, что было. И нельзя бояться знать то, что было.

– А до плена, – спросила Ася, – в бою… Мог?

Пауза.

– Стрелял, – нехотя сказал Антон. – И даже попадал.

Пауза. Слышно было, как, обернувшись из водительской кабины к одному из военных, водитель орет, пытаясь перекричать отчаянный вой перегретого мотора: «До асфальта еще километра два! Повязнем, не доедем!»

– Вернемся в Питер – я креститься буду, – вдруг сказал Антон.

Тут уже Ася не сразу нашлась, что ответить.

– Ты уверовал? – спокойно спросила она потом.

– Не знаю… – Впервые в голосе Антона проглянуло что‑то мальчишеское, почти детское. – Верую, Господи, помоги моему неверию… Обещал. С нами там один молодой батюшка попал… мы с ним много разговаривали. Я ему обещал. Если живым выберусь и тебя увижу – обещал креститься.

– Бог в помощь, – проговорила Ася тихо, едва слышно в шуме. – А он… его не отпустили?

Пауза.

– Его замучили, – сказал Антон нехотя. И через несколько мгновений добавил для полной ясности: – Он умер.

– Тошенька, – чуть помедлив, нерешительно спросила Ася, – а когда ты… не стрелял в Тимура, ты… это уже знал?

– Да, – отрывисто ответил Антон.

«Пазик» увяз окончательно. Колеса еще повизжали и порычали под днищем, звучно плюхая в него волнами грязи, потом все затихло. Только тупо рокотал по стеклам и крыше дождь.

– Все, ребята! – Голос шофера показался в рокочущей тишине оглушительным. – Кто в состоянии – на выход без вещей! Толкать будем.

Уже смеркалось, когда они выбрались на асфальт, и Антон, насквозь мокрый, весь в грязи до воротника и выше – даже в волосы ему крутящееся колесо зашлепнуло бурый ком, и теперь плохо стертая жижа, чуть ссохнувшись, склеила несколько прядей, – снова вернулся к Асе. Он старался теперь не прижиматься к ней, чтобы не испачкать, и скромно сидел на краешке сиденья, и с ног его сразу натекла мутная лужа. Автобус с ощутимым облегчением покатил по гладкому, а Ася – плевать ей было на грязь, она сама вывозилась по колено, пока ждали обмена – вцепилась в руку Антона снова и спросила:

– Антон, ты адрес Симагина помнишь?

Антон медленно повернулся к ней и, пожалуй, впервые глянул ей прямо в глаза. Некоторое время он молчал, но не так, как прежде. Прежде он не хотел отвечать. А теперь не знал, что ответить.

– Честно, а? – сказала Ася.

– Конечно, – ответил он наконец.

– И я вроде тоже вспомнила, – проговорила Ася как бы запросто, очень стараясь, чтобы голос не начал снова дрожать. – Вернемся – надо будет к нему сходить, как ты думаешь? – Она нерешительно помолчала, теребя его пальцы, а потом закончила так, чтобы все сказать и рассказать ему про себя сразу, одной фразой, а не тянуть резину: – Тимур же просил ему передать, чтобы он тобой гордился.