– Сладкие бредни, и ты сама тоже сладкая. Боже, какая жара. – Он наклонился и поцеловал у сгиба локтя мягкую, влажную и чуть грязноватую руку.

– Ах, Остин, если бы ты знал, как я тебя люблю…

Он посмотрел на ее крупную голову, округлое, загорелое лицо, простодушное, здоровое, коротко подстриженные рыжеватые волосы. И глаза – какого же они цвета? Зелено-синие с легким серым оттенком. Большие, полные нежности. Хорошие.

– Я подлец, – произнес Остин, – и поступаю бесчестно. Я тебя предупреждал.

– Не надо так говорить, Остин, лучше расскажи мне о Дорине.

– Нет. Никогда.

– На мой взгляд, никуда бедняжка не годится, разве что на помойку.

– Не груби!

– Извини, но она и в самом деле очень странная, сбежала, какой толк… и какая тебе радость от такой семейной жизни?

– Никакой. У меня и не было настоящей семейной жизни.

– Ты, наверное, ее боишься. Она страшная, как утопленница.

– Нет, она ангел.

– Но какой-то жуткий…

– Именно.

– Мне ее жаль. Самое плохое в жизни – стать ненормальным.

– Верно.

– Ты хотел детей?

– Детей, с ней? Да ты что!

– Налей себе виски, дорогой.

– Нет с ней ни опоры, ни опеки… А я ее и опора, и опека.

– Тебе нужна жена сильная, как конь.

– Будь моим конем, Митци, – рассмеялся Остин. – Разреши тебя оседлать, и помчимся в Виннипег, где будем жить-поживать долго и счастливо.

– Если бы ты только захотел!

Остин вместе с креслом подвинулся еще ближе. Положил голову на крепкое, теплое, ядреное плечо. Через ткань платья он почувствовал губами теплоту кожи и задрожал.

– Ах, Остин…

– Говори дальше, мой першерон.

– Я и в самом деле твой першерон?

– Я свинья, ты свинарка, прекрасная пара.

– Нет, нет, мы сейчас почти как боги.

– Мы так близки сейчас и можем говорить обо всем.

– Прошу, расскажи мне обо всем. Бьюсь об заклад, что с Дориной у тебя в постели ничего путного не выходило.

– Правда. Отсюда отчасти все неприятности.

– У нас все было бы как надо. Ты, наверное, чувствуешь?

– Ты тоже можешь почувствовать, если хочешь.

Он взял ее руку и положил туда, где она могла почувствовать. Снял очки. Оба со вздохом закрыли глаза. Сначала колено, а потом и рука Остина проникла под голубое платье. Он поднял голову и начал елозить губами по щеке Митци.

Внизу, скорчившись, лежала Дорина. Взгляд ее был устремлен вверх, на него. Потом она дернула ногой, встала на колени, поднялась. Будто парализованный, Остин глядел на судорожно двигающиеся ноги, растрепанные волосы, руку, вцепившуюся в сумочку, маленькую ступню, шарящую потерянную туфлю. Потом что-то завертелось, что-то взорвалось, и она исчезла, только хлопнула громко входная дверь.

Остин бросился вниз по ступенькам. Споткнулся обо что-то – сумка, брошенная в темноте. Дверь не сразу подалась, будто ее заклинило, но все же распахнулась. И прямо в лицо – жаркая чернильная ночь. Вдалеке, кажется, еще слышался стук каблуков. И он побежал следом.

Огляделся по сторонам. Кажется, никого. Звук шагов как будто еще звучал, но оранжевый свет фонарей ослеплял его, мешая видеть. Остин задыхался в плотном воздухе, хотел выкрикнуть ее имя, но не получилось, горло словно что-то сдавило, и идти было трудно, будто ноги связаны резиновыми шлангами. Он дошел до перекрестка, все время оглядываясь.