– Это Грейс? – расслышав какой-то звук, спросила Клер. – Почему она не спит? Я же ей дала успокоительное.

– Она его не приняла. Сказала, что не хочет спать. Будет сидеть и слушать, как льет дождь.

– Она страдает и не хочет ничего говорить. Я этого не выдержу.

– Все пройдет.

– Не знаю, что и думать. Людвиг едет себе преспокойно в Оксфорд, а Грейс ни о чем не хочет рассказывать. Уже два дня ведет себя так странно.

– Поссорились. Ничего страшного. Рано или поздно приходится пройти и через это.

– К счастью, нам с тобой удалось избежать ссор.

Неправда, подумал Джордж. Нам было бы лучше, если бы мы ссорились. Мы никогда не спорили по принципиальным вопросам, нам больше нравился покой. Уступали друг другу, а на самом деле предавали. Возможно, это не имеет значения. А может, в этом и заключается любовь.

– Ты же не считаешь, что они разойдутся? Его родители еще не написали мне. А вчера, представь себе, она отказалась идти на примерку свадебного платья.

– Она у нас своенравная.

– Мне кажется, что виноват Людвиг. Мне он, честно говоря, никогда не нравился.

– Клер, думай, что говоришь.

– Мы всегда слишком много думаем. Даже друг перед другом боимся признаться, хотя каждый видит другого насквозь. Людвиг – тупица. Он слишком самодоволен для настоящего чувства и не способен посвятить себя другому человеку. Он слишком осторожен. В Оксфорде постепенно превратится в старого сухаря, интересующегося только делами колледжа и мнением коллег о своей последней статье.

– Клер, неужели ты серьезно?

– Если дойдет до разрыва…

– Этого не случится.

– …то, я надеюсь, это произойдет быстро, чтобы Грейс смогла выйти за Себастьяна. Как ты думаешь, Одморы не обидятся, если Грейс будет в этом подвенечном платье?

– Он чуть ли не ко всем питает только ненависть, – возразил Мэтью.

– Он привыкнет ко мне.

– А он знает, что мы встречаемся?

– Мы об этом не говорили.

– Непохоже, что он собирается покинуть Вальморан?

– Нет.

– Он знает, что ему выгодно.

– Не в этом дело. Совсем не в этом. Он в ужасном горе, похоже, совсем обезумел.

– От чьего-то бегства в безумие больше всего страдают другие, и как раз неисправимо здоровые. Я тоже потрясен и сломлен.

– Она была моей сестрой.

– Кого-кого, а тебя нельзя обвинить в равнодушии.

– В каком-то смысле меня спасает именно то, что приходится помогать Остину, у меня появились цель и обязанности.

– Мы должны избегать чувства вины. Не по твоей вине он нашел этот клочок бумаги…

– Мои переживания не ограничиваются чувством вины. Дорина и я… мы были гораздо ближе друг к другу, чем тебе могло показаться… в наших отношениях было что-то вневременное… мы жили в некотором смысле одной и той же жизнью… она умерла – значит, и я умерла.

– Не говори так, – возразил Мэтью. – После всех этих горестей наступят лучшие времена, хотя, может быть, не так скоро. У нас с тобой впереди целая жизнь.

– Знаю. Но я умерла, и сейчас мне не до жизни. Дорина завладела мной. И поэтому Остин приобрел для меня значение. Я каким-то образом стала его замечать и все понимать, словно превратилась в Бога.

– Как он сейчас выглядит?

– Извини, но я не смогу ответить на твой вопрос, для этого нужен обыкновенный человеческий язык. Я же вообще едва говорю. Разве что о ней, как в бесконечной поэме.

– Ты в лучшем положении, чем я.