Гунарстранна быстро огляделся по сторонам. Главным предметом обстановки в прихожей было зеркало — огромное, от пола до потолка, в позолоченной деревянной раме. В тех местах, где позолота облупилась, виднелись темные пятна. В зеркале отражались три фотографии в рамке на противоположной стене. Гунарстранна обернулся и стал разглядывать снимки. Фотограф запечатлел высоких молодых людей в полувоенной форме, веселых, кудрявых. Все они держали за плечами пистолеты-пулеметы «стен».

— Дворцовая площадь… освобождение, — буркнул Гунарстранна и повернулся к Карстену Есперсену: — Ваши родственники?

Карстен Есперсен кивнул:

— Вот отец. — Он показал на молодого атлета, стоявшего в непринужденной позе перед королевским дворцом.

Гунарстранна еще раз вгляделся в снимок.

— Ну конечно, — сказал он, снимая очки, чтобы получше разглядеть человека на фотографии. — Теперь я вижу сходство.

— Может быть, вы?.. — Есперсен все придерживал дверь.

Они прошли через комнату, обставленную тяжелой деревянной мебелью; затем Карстен открыл раздвижную дверь. Следующая комната, судя по всему, служила столовой: посередине стоял огромный обеденный стол. Стену украшала большая картина, патриотически-романтического содержания: фьорд, лучи солнца освещают горы и ферму. На переднем плане стоит молочница в национальном костюме, с ведрами на коромысле.

Перед следующей раздвижной дверью Карстен Есперсен остановился и, обернувшись к незваным гостям, негромко пояснил:

— Ну вот… здесь я вырос.

Он первым вошел в комнату; Гунарстранна последовал за ним. Комната оказалась маленькой — примерно три на три метра. Нечто среднее между детской и уютным обиталищем холостяка. Под окном стоял письменный стол. Над ним на стене висели семейные фотографии. Есперсен сел на крутящееся кресло у стола и предложил гостям, указывая на низкий диван:

— Садитесь, пожалуйста!

Гунарстранна остался стоять.

Фрёлику пришлось нагнуться, чтобы, входя, не удариться головой о дверной косяк. Когда он присоединился к остальным, в комнатке стало заметно теснее. Хотя куртка у Фрёлика была пятьдесят четвертого размера, не меньше, она сидела на нем в обтяжку. Создавалось впечатление, будто детский свитер натянули на винную бочку. Лицо, заросшее кустистой, взъерошенной бородой, как всегда, хранило невозмутимое выражение. Фрёлик расстегнул куртку, под ней оказался полосатый свитер. Он тяжело опустился на диван и вытянул ноги. Его ступни коснулись противоположной стены.

Гунарстранна многозначительно покосился на Фрёлика и перевел взгляд на Карстена Есперсена.

— Выкладывайте! — едва слышно прошептал Есперсен.

Инспектор повернулся, нарочито медленно перешагнул через вытянутые ноги Фрёлика, вышел в столовую и оттуда громко спросил:

— Ваши родственники давно здесь живут?

— Сколько я себя помню! — ответил Есперсен, вскакивая с места и подходя к двери. — Наверное, годов с пятидесятых. — Он бросил на детектива испуганный взгляд: — А вы не хотите войти?

— Нет, — буркнул Гунарстранна и подошел к картине с фьордом и молочницей. Осмотрел широкую позолоченную раму, украшенную резьбой. Затем не спеша подошел к столу, выдвинул себе стул и сел. — Пожалуй, я лучше посижу здесь, а вы оставайтесь там. Так мы сможем перекрикиваться.

Есперсен с унылым видом топтался на пороге столовой. Он все чаще дергал подбородком — видимо, нервничал.