— Женщины меня не привлекают, — холодно заметил мистер Фарн.

— Есть одна, которая бы привлекла. — Эндрю серьезно и грустно посмотрел на него. — Вы когда-нибудь видели святую в окружении белых птиц? И в то же время женщину, которая, понимаете, могла бы осчастливить мужчину. Но она слишком хороша для этого. Не смейтесь. Я не шучу. Я зову ее Гретель. Не думаю, что какой-либо мужчина когда-нибудь тронет ее.

— Вы очень странный молодой человек, — заметил мистер Фарн. Эндрю привлекал к себе внимание. На них смотрели. Несколько человек притиснулись поближе, какая-то толстуха начала пронзительно и непрерывно смеяться.

— Вы мне не верите, — сказал Эндрю. — Но вы бы поверили, если бы увидели ее. Хотя я покажу вам. Дайте мне карандаш и бумагу, я ее нарисую.

Высокий мужчина с разболтанными членами и жалкой бородкой начал расчищать место на столе.

— Смотрите, люди добрые, — сказал он. — Здесь художник, он собирается нарисовать нам женщину, конфетку, а не женщину.

— Где бумага и карандаш? — спросил Эндрю.

Мистер Фарн покачал головой.

— Вот карандаш, — сказал он. — Не могу найти бумагу. Она, должно быть, упала на пол.

— Не грусти, дорогуша, — подала голос толстуха. — Эй, Джордж, принеси немножко бумаги, — попросила она официанта умоляющим тоном.

— Любая бумага сойдет! — закричал Эндрю, ободренный вниманием к своей персоне. Ему нашли старый конверт и притиснулись ближе. Мистер Фарн, однако, стоял немного поодаль. Эндрю опустился на колени у стола и попытался унять дрожь в руке.

— Только, чтоб ничего неприличного! — сквозь смех выкрикнул официант.

— Эй, принеси мальчику виски за мой счет, — сказала толстуха. — Это тебе поможет, дорогуша. А теперь покажи нам свою маленькую подружку.

Эндрю осушил стакан и взялся за карандаш. Прямо перед собой он увидел лицо Элизабет, белое, неподвижное и гордое, каким он впервые увидел его, когда она направила ружье ему в грудь. Он знал, что они смеются над ним, но надо только показать им это лицо, и они замолчат и поймут. Он неловко держал карандаш в пальцах.

С чего начать? Он никогда в жизни не рисовал, но если он так ясно видел ее, это должно было быть несложно. Он решил сперва нарисовать свечи с их желтыми огоньками.

— Она слегка смахивает на палец, не так ли, дорогуша? — сказала толстуха. — Где у нее руки?

— У нее не только рук не хватает. — Разболтанный тип над головой Эндрю подмигивал, скалился и делал непристойные жесты пальцами. — Дайте ему еще выпить.

— Это не она, — сказал Эндрю. — Это свечи. А теперь я нарисую ее. — Он сделал несколько штрихов карандашом, а затем положил голову на руки и заплакал. — Не могу, — сказал он. — Она не выходит. — Ее лицо удалялось от него все дальше и дальше. Вскоре остались только огоньки свечей. — Не уходи, — вслух взмолился он.

Он слышал их смех вокруг себя, но не поднимал головы и не открывал глаз, пытаясь вернуть исчезающий образ. «Боже правый, — подумал он, — я не могу даже вспомнить, какие у нее локоны. Я, должно быть, пьян».

— Не унывай, дорогуша, я остаюсь, — сказала толстуха и, хихикая, склонилась над ним. От нее разило виски, и этот запах, как длинная пелена, заслонил от него то, что он искал.

Эндрю вскочил на ноги.

— Я не знаю, что со мной такое, — сказал он нетвердо.