— Мой лорд, с моей точки зрения, чрезвычайно. Если ваша светлость настаивает…

— Очень хорошо, тогда продолжайте.

— Почему вы от них не ушли? — свирепо повторил мистер Брэддок.

Эндрю отвел взгляд от знакомых лиц на скамье и посмотрел в красное холерическое лицо адвоката. Его забавляло, что человек с таким лицом должен задавать ему вопросы о таких туманных вещах, как мотивы. Факты, твердые и прочные, как щепки дерева, — вот единственное, что он в состоянии оценить.

— У меня не было денег, мне некуда было идти, — сказал он.

— Приходило ли вам на ум, что можно честно зарабатывать на жизнь?

— Нет.

— Были ли у вас какие-либо иные мотивы оставаться на «Счастливом случае» в течение трех лет?

— Да, дружба с Карлионом.

— Как вы там оказались?

— Из-за дружбы с Карлионом.

— С человеком, которого вы предали?

Эндрю покраснел и потрогал щеку кончиками пальцев:

— Да.

— Что вас побудило написать донос в таможню?

— Вы действительно хотите это знать? — спросил Эндрю. — Или это напрасная трата вашего времени и времени суда?

— Не надо речей, — проговорил сэр Эдвард Паркин высоким надменным голосом. — Отвечайте на заданный вопрос.

— Это случилось потому, что у меня был отец, которого я ненавидел и которого мне всегда приводили в пример. Это сводило меня с ума. А я — трус. Вы все это знаете.

Эндрю схватился за край перегородки и наклонился вперед, в его голосе послышался гнев, лицо покраснело от стыда.

— Я боялся боли и ненавидел море, шум и опасность, и, если бы я хоть что-то не сделал, это продолжалось бы всегда, и я хотел доказать этим людям, что со мной надо считаться, что я могу расстроить их планы.

— И повесить их.

— Я никогда не думал об этом. Клянусь. Как я мог предположить, что начнется стычка?

— А как же ваш друг, Карлион? Вы ничего не сделали, чтобы предупредить его?

— Надо было выбирать: он или я.

Бородатый мужчина, которого звали Хейк, во втором ряду заключенных вскочил на ноги и потряс кулаком в сторону Эндрю.

— Вот и теперь: он или ты! — закричал он. — Карлион тебя за это достанет.

Тюремщик толкнул его вниз.

В суде становилось невыносимо душно. Судья и дамы на галерее обмахивались надушенными платками. Лоб Эндрю был горячим и липким от пота. Он вытирал его ладонью. Ему казалось, что он уже несколько часов стоит незащищенным под пристальными взглядами в суде. Его губы пересохли, и ему очень хотелось пить.

«Дай мне силы пройти через это», — в душе молил он — не Бога, а образ, который носил в своем сердце и за которым пытался укрыться от глаз, смотревших на него.

— Где ваш отец? — спросил мистер Брэддок.

— В аду, я надеюсь, — ответил Эндрю, и с галереи донесся взрыв смеха, который был подобен прохладному весеннему ветру в тропическую ночь. В суде не разрешалось никаких освежающих прохладных ветров. Смех был пресечен криками служителей.

— Вы хотите сказать, что он умер?

— Да.

— И из-за ненависти к умершему вы предали своих товарищей, с которыми жили в течение трех лет?

— Да.

— Вы надеетесь, что присяжные поймут это?

— Нет. — Голос Эндрю дрогнул от усталости. Ему вдруг захотелось объяснить этому краснолицему адвокату, который так надоел ему вопросами, что он не спал всю ночь.