Люсиль тем временем обошла своих богатых знакомых и собрала не малую сумму для обездоленных ткачей. К ней она добавила триста франков, полученных за песни от Вальдека, и почувствовала облегчение. Эти деньги её тяготили. А семьям лионских рабочих они ещё как пригодятся!

Что, если и ей поехать в Лион вместе с отцом? Она будет ему там хорошей поддержкой и помощью. В Лионе Ксавье… Может быть, затаённая надежда увидеть Ксавье после долгой разлуки и заставила Люсиль действовать так стремительно. Как бы там ни было, она высказала своё желание вместе с отцом поехать к Ивонне.

И Франсуа, и Клеран одобрили решение Люсиль и обещали взять на себя все заботы о Бабетте. Жаку будет легче вдвоём с дочерью.

Материнское сердце Бабетты чувствовало, что Люсиль хочет поехать в Лион не только для того, чтобы помочь отцу. Ведь в Лионе Ксавье!

И в доме Менье началась усиленная подготовка к отъезду отца и дочери, никогда не покидавших своего крова.

И вот Люсиль в Лионе в семье своего дяди Анри, которого никогда не видела.

Молодую парижанку Ивонна встретила сурово. Люсиль вошла первая, Жак замешкался у тележки, нагружённой корзинками и пакетами со съестными припасами для голодающих ткачей.

Люсиль остановилась на пороге: так вот в какой лачуге ютится семья дяди!

— Я Люсиль, дочь Жака Менье, тётя Ивонна!

— Входите, барышня, не бойтесь. Вы увидите своими глазами, как живут лионские каню.

Слово «барышня» больно кольнуло Люсиль. Жак всегда, вопреки сопротивлению Анри, помогал ему и его семье, но ведь это была капля в море.

Люсиль не могла отвести взгляда от Ивонны. В молодости она, вероятно, была красивой. А теперь увяла, постарела раньше времени, и только чёрные глаза горят как угли.

На полу возятся двое младших сыновей Анри, играя с самодельными игрушками, а старший, Теофиль, сидит у потухшего очага и волком смотрит на неё из угла.

«Ведь он почти ровесник Мишеля! — подумала Люсиль и мысленно представила себе рядом с этим угрюмым мальчиком обаятельного, всеми любимого Мишеля. — Боже мой! Боже мой! Мы живём в Париже, у нас такая обеспеченная жизнь!..»

Её раздумья прервал приход отца.

Взвалив себе на плечи большую корзину, в которой была и одежда, и съестные припасы для семьи брата, Жак еле протиснулся в узкие двери.

— Здравствуй, Ивонна! Не узнаёшь?

Жак бодрился, стараясь казаться спокойным. Ивонна, подавленная своими заботами и горем, тут впервые осознала величину несчастья, свалившегося на голову деверя. «Он стал совсем седой», — пронеслось у неё в голове, и она сказала, отвечая своим мыслям:

— Да, годы не красят человека… — Она побоялась сказать «горе». Оглянувшись по сторонам, она добавила: — Садись, ты устал с дороги, да и вы… — Она подумала немного, но никак не назвала Люсиль, только указала ей на ветхий стул.

Но Люсиль, поблагодарив, села не на стул, а на деревянную скамейку, стоявшую близ того угла, где сидел, скрючившись на полу, Теофиль.

— У тебя нет сестры, Теофиль, одни братья. А ведь я твоя сестра, только не родная, а двоюродная, но это всё одно. Я знаю, чувствую, что мы будем друзьями.

Но Теофиль дичился парижанки. И тогда Люсиль вспомнила о привезённых из Парижа гостинцах, раскрыла один из пакетов и вытащила пряники и леденцы. Малыши стали с жадностью их есть, и даже Теофиль сумрачно протянул руку к леденцам.

Люсиль смотрела, как едят дети, и думала: «Взять Теофиля в Париж означало бы лишить Ивонну опоры и поддержки, как бы ни кончился судебный процесс над ткачами. Но определить Теофиля в лионскую школу — это долг её родителей, самой Люсиль».

В первый же день Жак и Люсиль отправились в Лион к знаменитому местному адвокату Пьеру Бистремо.