Соклей уставился на Химилкона, разинув рот.

— Что? — спросил он. — Спряжение глаголов в арамейском зависит от того, женского или мужского рода подлежащее? Это безумие!

Финикиец покачал головой.

— Нет, почтеннейший. Это просто различие языков.

— Да здесь сплошные различия! — заявил Соклей. — Ни единого слова, похожего на эллинское. В твоем-то языке есть все эти придыхания…

— Я же выучил эллинский, — сказал Химилкон. — Для меня это было так же трудно, как для тебя — выучить арамейский.

Он наверняка был прав, но от этого Соклею не стало легче.

— И ты утверждаешь, что в вашем алфавите вообще нет гласных и вы пишете справа налево?

Химилкон кивнул. Соклей застонал.

— Это… тоже очень странно.

— Вам нравится ваш алфавит, а нам точно так же нравится наш, — ответил Химилкон и почесал бороду. — Интересно, как так вышло, что некоторые буквы в наших алфавитах называются почти одинаково?

— Это не случайно, — ответил Соклей. — Мы, эллины, научились искусству письма у финикийцев, которые пришли с царем Кадмом. Мы изменили буквы, чтобы приспособить их к своему языку, но переняли мы эти буквы у вашего народа. Во всяком случае, так пишет Геродот.

— Если вы их изменили, то вы не должны винить нас за то, что мы оставили свои буквы в прежнем виде. А теперь продолжим урок? — предложил Химилкон. — Ты делаешь большие успехи, честное благородное слово.

— Ты говоришь так только для того, чтобы не дать мне уйти.

Соклей вовсе не считал, что делает большие успехи. Арамейский оказался трудней, чем любой предмет, который он изучал в Лицее.

Но Химилкон заверил юношу:

— Нет, у тебя хорошая память — это я и раньше знал — и неплохой слух. Любой, кто услышит твою речь, догадается, что ты эллин (или, по крайней мере, чужеземец, потому что в некоторых маленьких местечках никогда не слышали об эллинах), но люди все-таки смогут тебя понять.

— Но смогу ли я понять их? — спросил Соклей. — Уследить за твоей речью даже трудней, чем говорить самому. Мне так кажется.

— Делай все, что в твоих силах. А когда весной вы отплывете на Восток, может, в конце концов вы все же решите нанять переводчика. Но даже если такое случится, тебе лучше все-таки немного понимать язык — это помешает переводчику тебя одурачить.

— Верно. И очень благоразумно. — Соклей хлопнул себя ладонью по лбу, словно пытаясь вбить в голову немного мудрости. — Хорошо, давай продолжим.

Когда Соклей наконец двинулся к своему дому, стоявшему на северном краю города, у него гудело в голове. Повторяя в уме склонения женского рода, он так погрузился в это занятие, что не услышал, как кто-то его окликнул.

— Соклей!

Только второй — или третий? — оклик дошел-таки до сознания Соклея, и он поднял глаза.

— А-а. Радуйся, Дамонакс. Откуда ты взялся?

Дамонакс рассмеялся.

— Откуда взялся? Ты что, думаешь, я вырос из посеянных Кадмом драконьих зубов? Вряд ли, мой дорогой. Я шел по улице рядом с тобой полплетра, но ты ничего не замечал.

У Соклея загорелись щеки.

— О боги. Боюсь, я и вправду тебя не заметил. Прости. Я… задумался кое о чем.

— Должно быть, так и есть, клянусь Зевсом, — ответил Дамонакс. — Что ж, если Платон говорит правду, у Сократа тоже была такая привычка, так что ты в хорошей компании.

Соклей был уверен, что Сократ никогда не размышлял о странностях арамейской грамматики.