После полуночи, когда жара наконец спадает и по каменным плиткам пола начинают сновать бесстрашные зеленые игуаны, женщины эти не садятся плакать, а спускаются в прачечную. Добавив, как и положено, отбеливатель и кондиционер, они усаживаются возле стиральных машин, и начинаются разговоры. И тогда становится ясно, что если кому-то из детей и хорошо на новом месте, то далеко не всем. Одни малютки зовут папу во сне, мальчишки постарше до того скучают по дому, где они росли, что просыпаются в липком поту, чувствуя запах срезанной травы. Угрюмые девицы наговаривают астрономические счета за междугородние звонки, а маленькие дети захлебываются плачем при виде лифта, потому что раньше жили на ранчо.

В доме номер 27 по Лонгбоут-стрит, сразу рядом с Западной, в кондоминиуме с розовой штукатуркой, глядящем на тихий голубой залив, жил двенадцатилетний мальчишка, злющий маленький скорпион по имени Кейт Роузен, который если что и любил, так это драться. Он был до того злющий, что мог чиркнуть себе по пальцу зубчатым столовым ножом для стейка и даже не дрогнуть. Мог уронить себе кирпич на босую ногу и не заорать. На прошлой неделе он велел Лэдди Стерну, своему единственному приятелю, проколоть ему ухо швейной иголкой, так у него даже крови не было. На следующий день Кейт стащил на рынке в ювелирных рядах возле въезда со стороны бульвара серебряную серьгу в форме черепа. Он и раньше не был примерным мальчиком, но, прожив семь месяцев во Флориде, стал просто чудовищем. Его трижды исключали из школы. Он тащит всё: деньги на завтрак, бумажник учителя, колечко с зодиакальным камнем прямо с пальца у одноклассницы. Добычу он хранит в тайнике в прачечной, который он устроил, расковыряв штукатурку в стене за стиральной машиной.

Наказывать его бесполезно. Это ему по барабану. Ну запретили видеться с Лэдди Стерном за то, что они пили колу с «Кахлуа», но кто проверял, выполняют они запрет или нет? Мать у Лэдди работает старшей официанткой в ресторане яхт-клуба, часто остается сверхурочно, так что Кейт является к ним домой, когда захочет. В мае он там проводит большую часть дня, и к тому времени, когда он уходит — после яростного спора, оставив Лэдди с разбитым носом, в тени уже тридцать семь градусов, хотя на Лонгбоут-стрит, по которой он шпарит на велосипеде, никакой тени нет. От банки пива и от полпачки «Мальборо», которые он курил одна за одной, его мутит, и ему трудно объезжать раздавленные черепашьи панцири. На Скутер-Пайз вдоль асфальта стоят зеленые плотные шары, коварно скрывая сточные канавы. Разговаривать с матерью ему не о чем. Обычно он или сбегает, пока она собирается на работу, или лежит в постели, дожидаясь, когда она уйдет; видеть ее он не желает, как не желает притворяться нормальным, веселым или каким там она его хотела бы видеть.

Шпарит он на велосипеде, чувствуя волны жаркого воздуха, оставляя в стороне Берег утопленников, где катаются серферы. Мчится вперед, пока в легких не начинается резь, и тогда сворачивает в парк на углу Западной Мейн-стрит и Лонгбоут, где достает сигареты и спички, которые спер у Лэдди. Терзает его не развод. Развод он вполне пережил бы. Он хотел остаться с отцом, но кто же его спрашивал? Родители сами поспорили-поспорили и приняли решение, а он вынужден теперь жить с матерью, с которой в жизни не ладил.