И дело вовсе не в том, какой большой дом у ее бывшего мужа, и в том, что на парковке гольф-клуба он вчера насчитал тридцать один «ягуар». Совершенно не важно, что ему одному пришлось показывать охраннику у ворот удостоверение личности и никого больше не останавливали. Когда, оправляя на себе платье, Люси вышла из машины, она попросила его не ездить за ней. Ты нервируешь людей, сказала она. Поразмыслив, он решил, что она права. Он нервирует людей всю свою жизнь. Он и ее нервирует, иначе почему она так пятилась от машины. Скоро улица начнет просыпаться, кто-нибудь прошлепает по зеленой лужайке к почтовому ящику за своей «Нью-Йорк таймс», заметит его, вызовет полицию, и придется ему подавать рапорт в полицию штата Нью-Йорк за разрешением на ношение оружия.

Ему всегда было наплевать на дома и машины, и он не собирается меняться, только не подхватил ли он какой вирус, или, может, воздух здесь отравлен? Лоретта похрапывает на заднем сиденье «мустанга», не замечая никакой разницы между воздухом Нью-Йорка и Флориды, а должна бы, потому что тут сразу чувствуешь его кожей, как ветрянку.

Когда наконец в самом начале девятого Люси выходит из дома, Джулиан ныряет вниз, прячась за приборным щитком. Вместе с ней выходит бывший муж, и они о чем-то спорят, возможно, о мальчике. Раньше Джулиан думал, что поступил правильно, предоставив парню свободу, теперь он в этом не уверен. Мальчишка, выросший здесь, на Истербруклейн, вряд ли отличит долгоножку от скорпиона; вряд ли знает, что нужно остерегаться филинов и хорьков; он не сможет найти в темноте дорогу. Мальчишка, выросший здесь, не знает, что после дождя нельзя соваться в дренажную канаву, что даже в самые жаркие дни нельзя ходить босиком из-за красных муравьев. Если бы Люси знала, что ее сын ходит один по ночным дорогам и сует руки за сетку к Эрроу, она, наверное, сейчас ссорилась бы не с бывшим мужем, а с Джулианом. Могла бы, наверное, даже дать по физиономии, пусть и знала бы, как сильно он ее хочет. Он бы ее понял и не обиделся. Люси и ее бывший муж стоят и ссорятся до тех пор, пока к дому не подъезжает белая «вольво» и дважды сигналит. Бывший муж улыбается водителю «вольво» и машет рукой, подходит и берется за дверцу, но останавливается на минуту и провожает глазами Люси, которая идет к «селике», припаркованной перед домом.

Джулиан дает ей отъехать на приличное расстояние, а потом и сам трогается с места. Он едет за ней через весь Грейт-Нек и въезжает в Кингз-Пойнт, где стоят дома, по размерам больше тех мотелей, где ночевал Джулиан. Там, наверное, и чище, и постельное белье наглажено так, что нет ни единой морщинки. Он никогда не скажет, что между ними произошло, если она сама не захочет. Он так решил. Будет держать язык за зубами и выбросит все это из головы, а когда вернется домой, то станет жить, как жил. Скоро он уедет из Нью-Йорка и никогда сюда не вернется.

И все же, когда Люси через железные ворота въезжает на дорожку, ведущую к дому за буковыми деревьями, Джулиан досадует, что сейчас не зима. По крайней мере, посмотрел бы на снег. Он ставит «мустанг» на обочине, откуда ему виден голубоватый изгиб моста Трогс-Нек. Джулиан выходит размять ноги, выпускает Лоретту на чужой газон, время от времени подзывая ее свистом, чтобы не убегала далеко. Он представляет, как снег падал бы крупными хлопьями на следы от колес его машины и на придорожные кусты, похожий на лепестки апельсинового дерева. Холодные, чистые, белые лепестки; наверное, наступать на них все равно что ходить по облаку. Возможно, зима понравилась бы ему больше, зимой хотя бы не слышно назойливого жужжания пчел, которые сейчас вьются в цветущем саду за железными воротами. Когда ему было лет пять, он наступил на пчелиное гнездо, запрятанное в корнях старой ивы. Пчелы так облепили его, что он был весь желтый, в таком виде его и нашла мисс Джайлз. Она отмывала его в ванне овсяным мылом и не нашла на его теле ни одного следа от пчелиного жала, уже тогда Джулиан не удивился этому.