– Бросишь?

– Ну ее! С капиталом какая надобность? Теперь я перед каждым офицером тянусь, а тогда он у меня, офицер, на чашку кофею будет зван. Так ай нет?

– Пустое! – сказал писарь решительно.

– Как пустое?

– Так, суета, честолюбие одно, – подтвердил Гаврилов философски. Думаешь, хорошо: станешь ты по этой причине форсить, нос кверху драть? Нет, брат, хорошего тут мало…

Я насторожил уши. Писарь говорил тихо, и голос у него мне показался чрезвычайно приятным. Я устал от холодного, угрюмого пути и от этих жестких, наивно-грабительских разговоров. Мне показалось, что я наконец услышу человеческое слово. Мне вспомнились большие глаза Гаврилова, и в их выражении теперь чудилась мне человеческая мечта о счастии…

– Вот ты как разговариваешь, – сказал несколько озадаченный Чепурников. – Ну, а ты что станешь делать?

– Я?.. Мне бы привел господь, я бы женился.

– А ты разве неженатый?

Гаврилов сделал на своей постели нетерпеливое движение.

– Ты знаешь ли, – спросил он резко, – почем в нашей стороне пул хлеба?

– Пожалуй, не рупь ли с полтиной…

– То-то. Так неужто же при наших достатках жениться?

– А ты бы другого места поискал.

– Бывал и в других местах. Не фартит. На приисках служил и спирт нашивал… Только и нажил что ломоту в ногах. Нет, по нашему месту надо совсем бессовестному человеку быть, тогда станешь богат…

– А невеста есть?

Гаврилов молчал. Слабый огонек его цигарки как-то задумчиво вспыхивал и угасал за перегородкой. Писарь курил и мечтал.

– Поглядываю тут на одну. Да что! Я беден, она и того беднее. Так и не говорил ей ни разу… Другое бы дело, кабы бог помог… Уехали бы мы с ней из этого гиблого места, зажили бы себе тихонько, свое бы дельце завели.

– Какое бы ты дело стал заводить?

– Я-то?

– Да.

Опять Гаврилов замолчал, как будто не решаясь посвятить Чепурникова во святая святых своих мечтаний.

– Кабак в своем месте открыл бы, – сказал он. – Чего лучше? Спокой!.. А народ у нас к вину наваженный…

III

Огонь в печке угасал. Как это часто случается после сильной усталости, я спал плохо. Забываясь вполовину, я терял минутами сознание времени, но вместе с тем ясно слышал порывы ветра, налетавшего с ленской стороны, слышал, как он шипит снаружи у стен и сыплет снегом в окна.

Вдруг с одним из этих порывов до меня долетел слабый звон колокольчика. Звук этот чуть коснулся слуха и тотчас же потонул в шипении метели. Но через минуту он повторился, опять исчез и потом зазвенел яснее, дольше, с короткими перерывами. Чуткий Гаврилов поднялся за перегородкой, зажег свечу и кинул несколько поленьев в печку.

– Ох-хо-хо! – зевнул он и перекрестил при этом рот. – Господи-владыко, царица моя небесная!..