Настене-то и на ум не пришло, откуда бы у Сигарихина дома столь прыткой веселухе взяться? Одно лишь ее озаботило – прозябнет певунья!

– Ты чего тут голышом хороводы водишь?! – шумнула она да заторопилась на ходу снять с себя теплую жакетку – укутать ситцевую резвуху.

Но та резко обернулась на ее голос, увидела Настену да через крыльцо кинулась в сени.

– Стой! – насмерть перепугалась заботница.– Воротись! Черная барыня поймает!

Где там!

Покуда встревоженная Настена добегала до крыльца, покуда взлетела на его многоступенчатую высоту, веселуха уже успела протопотать сенями и… только подол ее ситцевый мелькнул за порогом страшного дома.

И все.

И затаилась девчонка где-то в сторожной тишине гулких переходов: ни шороха, ни скрипа… Ни души!

Крадется Настена пустым домом. Уже понимает, что ситцевая веселуха неспроста выплясывала на морозе. Это, скорее всего, Алевтина Захарьевна устроила непрошенной гостье встречальный праздник. Знать, в окно разглядела, что Настена правит до ее дома, испугалась – не прошла б стороной, да и выслала вертунью – заманить ее в дом. А вот откуда замануха такая у Сигарихи взялась – это вопрос. Может, случайная родня нагрянула? А может, наваждение? От кого оно исходит: от черной, от белой ли барыни?

Подумывает так Настена, ступает тайком знакомыми ей на сто раз узкими переходами да просторными гостиными, а тут… чужая комната! Откуда? Что за притча? Сигарихин дом Настена за время своей в нем тюрьмы скрозь изучила, а этого места не знает. Тепло в комнате по сравнению с остальным домом, но сумеречно и душно. А кругом что-то булькает, и шевелится и дышит. И, самое страшное, смотрит! Хотя чем? – непонятно. Зато Настене уже ясно, что она никакой не человек, а так себе – завязь, семечко какого-то великого существа, которого еще нет, но может быть, если Настена отдаст себя его возрождению. Ей только остается до конца осознать свое предназначение и покориться…

Но вот досада; ей помешал тоненький девчоночий голосок:

Надо бы с песнею немного было потерпеть; подождать, когда в Настене распадется ее суть. Поторопилась чужая радость победу праздновать…

Да-а. Торопка – крутая тропка; торопись, да не оборвись…

Повернулась Настена на тонкий голос уже, как показалось ей, подернутым пушком будущих корней лицом – и дрогнула. Опала пелена наваждения. Вместо девчоночки стояла за ее спиною Алефа! Хотя в изнаряженной вдове непросто было сходу признать Сигариху. Вроде бы и прикрытым было ее тело, а вроде бы и нагишом. Как лентами какими цветастыми от самых ступней до подбородка внатяжку была обмотана Алевтина Захарьевна. Волосы вкруг головы, разобранные прядями, похоже, навазеканы были клейстером, поставлены иглами да высушены так. Морда мелкой сеткой занавешана. Зачем?

Вот чучело!

Настена даже фыркнула. Но тут же подумала, что черная барыня, видать, и на самом деле охотится по дому за Сигарихой; оттого-то красавица вдова и вынуждена столь шибко уродовать себя, чтобы той глаза отвести.

Дело, конечно хитрое. Только у Настены не было времени хитрость эту перегадывать. Иная забота одолевала ее. Но все-таки невеста не удержалась, спросила:

– Чой-то ты, Алевтина Захарьевна, вырядилась… дура дурой? Али надеялась, что и я тебя такой не распознаю? А ну отвечай, куда Демьяна спрятала?! Не то я тебе кудлы-то твои сушеные быстро повыдергиваю!

Шагнула она решительно до Алефы, даже руки протянула к ней… А только рук своих и не увидела. На их месте успели когда косматые лапы образоваться.

Мамонька! Да что же это?!

И поняла Настена, почуяла, что и вся она перед Сигарихиным страшным взглядом покрывается плотной шубой. Даже собственным хвостом она уже пошевеливает перёд Алефою: не то злится на вдову, не то покорство выказывает.