Хотя и дохленьким он был с лица, и синеньким, чуть не фиолетовым, но страсть проворным. Он-то и заправлял делами, когда подземелье орудовалось; все лопотал с Сигарихою на ином языке. А когда пошли в рост бревенчатые стены дома, пропал. Будто бы его хозяйка обидела чем. Артель его юркая сруб под крышу подвела и тоже разбежалась. Ну и черт с ними. Были б денежки, найдутся и девушки… Ну. Это ее забота.
А вот для народа самым интересным оказался такой вопрос: как бы это хотя б одним глазком заглянуть в подземелье да узнать, сколько ж Сигариха в надежную, каменную темноту от великой изворотливости покойного Кузьмы Никитича золотишка засыпала?
Да-а. У нас всегда… охота до пота, забава до слез.
Конешно. Случись вопрос этот разрешимым, желальщикам заглянуть в Алефины закрома выпало бы не один день простоять разинувши рот.
Принять на себя хлопоты торговых дел, заменить собою приказавшего долго жить Сигаря Алевтина Захарьевна не пожелала. Потому она магазины, все лавки, склады с товарами и прочую купцову движимость-недвижимость пустила с молотка, а сама окончательно осела в Раздольном. Ну и вот.
Кроме Кирилла-истопника да Ермолая-дворника была Алефою нанята в новую усадьбу еще целая орава прислужников. Хоромы ее барские надо было кому-то в порядке держать, стряпней заниматься, подворье доглядывать.
Но вот какая странность: долее потемок Сигариха никого в доме своем держать не хотела; работники ее, разве что кроме Кирилла Нетопыря, расходились в закате по своим дворам. И от этой особенности в людях также накапливался голод удивления.
Мучимые им, селяне придумывали бог знает что. Поговаривали, что красавицей-барыней обычный земной сон никогда не владеет и потому ей вид спящих был невыносим. А кто обратное предполагал: будто бы Алефин сон настолько живой, что, будучи сонной, она может подняться, к любому человеку подойти и выболтать сокровенное. Понятно ли такое? Ну, а еще… Еще перешептывались о том, что якобы с заходом солнца Сигариха принуждена чуть ли ни всякую ночь спускаться в каменное подземелье свое и там… Там Алефа колдует, выкрикивает заклятия, вызывает из ниоткуда всякую погань земную, которая ради золота готова поить ее своею нечистой кровью. Ой, господи!
А ведь молва уверяла: пьет! Пьет стаканами! Чтоб ты захлебнулась!
И чем больше наливается Алевтина Захарьевна дьявольским этим хмелем, тем проглядней становится ее тело. В какой-то миг оно делается столь прозрачным, что даже через самое толстое платье можно увидеть, что внутри Сигарихи живет махонький, да черно-кровяной, да весь морщинистый гаденыш. И научен природой он якобы своею ловко перебирать Алефины жилы. Этим самым умением он и принуждает ее делать все, что ему потребно…
Такою страстью Сигариху будто и наградил тот самый дохленький мужичонка, который бегал-командовал сооружением каменного подземелья. Не за обиду в отместку наградил – по сговору. Сама она, добровольно, согласилась послужить гаденышу скорлупою, покуда тот доспевает до нужной добы. Ради него она и кровопийцею стала.
И все это в обмен на долгую молодость, неустанную красоту и вечный достаток.
Вот какое жуткое сочинение сложилось в народе на основе Сигарихиной скрытности.
При кипении домыслов, подогретых общей тревогою, в народе образуется особое чутье. Оно-то и способно быть всевеждою. Да и не бывает вершка без корешка. К докладываемой поре Алевтина Захарьевна была уже не первой весны ласточка. Однако же перед ней зафрантились не только спелые женихи, но и недоросли и синегубые вдовцы-перегарки,– те самые, которые, точно косарь в засуху, готовы были выкашивать даже пустыри. Запоезживали до Алефы и семьями уже заказанные вертопрахи.
Чем черт не шутит…
Все эти легостаи перед Алевтиной Захарьевной прямо-таки и думать позабывали, что когда-то они были рождены на белый свет людьми-человеками. Во храме Божьем и там (прости ты меня. |