А в следующие секунды что-то происходит, в неизвестность проваливаются три года, и я нахожусь в анатомическом зале Медицинской школы, а доктор Дюмериль говорит:

— Не торопитесь, месье. Будьте так любезны разобрать симптом за симптомом…

— Контузия лобных долей…

— Так.

— … вызванная, скорее всего, падением. Опасности не представляет.

— Продолжайте.

— Ранение горла: относительно поверхностное. Каротидная артерия…

— Так.

— …и яремная вена не задеты. Пациент может дышать, хотя дыхание затруднено.

— Продолжайте.

— Рана в боку…

В этот момент перечисление симптомов заканчивается, уступая место осмотру того места, где кожа висит кровоточащим лоскутом.

— Возможен… возможен разрыв селезенки…

Но в этот момент я думаю не о его селезенке, нет! Меня тревожат его глаза. Он смотрит так, будто все это происходит не с ним, а с кем-то другим.

— Я сразу зажал раневое отверстие.

Правда, зажал голой рукой, и получается не слишком эффективно. Кровь толчками вырывается у меня между пальцев, а кожа вокруг рта Тепака делается все белее, пока…

— Вы поправитесь, — шепчу я.

Холод, не тот, который исходит от воды, а совсем иной, внутренний, распространяется по его телу — это кровь, приливая к сердцу, покидает холодеющие, дрожащие конечности.

— Нет, — говорю я. — Нет. Посмотрите.

Вытянув указательный палец, я опускаю его на уровень почти не видящих глаз раненого. Поднимаю палец. Опускаю опять.

— Следите за пальцем. Это все, что от вас требуется.

В глубине радужек зажигается искра. Зрачки медленно сужаются, пока не превращаются в точки.

— Вот так, — говорю я. — Не думайте ни о чем. Просто следите за пальцем.

И постепенно, по мере того, как его взгляд все лучше фокусируется, дрожь затихает, щеки розовеют и даже — или мне кажется? — кровотечение ослабевает.

Едва сдерживаясь, чтобы не закричать от радости, я поднимаю голову и вижу Видока — его фигура погружена в такую глубокую тень, что сначала мне кажется, будто через плечо у него перекинут мешок. Но вот мешок преображается в человека. В форме моряка.

Человек в сознании, но, скрученный чужой волей, абсолютно неподвижен. Видок швыряет его на траву так, как швырнул бы мешок картошки. Упершись коленом в спину пленного, он извлекает из кармана наручники и умелым движением защелкивает их на запястьях человека.

— Только пошевелись, — рычит он. — Только вздохни.

Тяжело дыша, он опускается на колени рядом со мной. Его взгляд встречается с моим.

— Как он?

— Не могу… он слишком…

Словно не веря собственным глазам, я подношу руку к свету: она как будто чужая. Дрожит от страшного напряжения и вся залита кровью. Видок тем временем обходит меня… склоняется над умирающим… хрипло бормочет ему на ухо.

— Помощь сейчас придет… Все будет хорошо, ваше… королевское величество…

Я так никогда и не узнаю, что он имел в виду, когда произнес эти слова. Могу только засвидетельствовать перемену, которую они производят в умирающем. Все его тело, сверху донизу, сотрясают конвульсии, голова, будто маятник, бешено раскачивается из стороны в сторону — словно из последних сил отталкивая королевский титул.

И эта борьба, в конечном счете, отнимает у месье Тепака последние силы. Глаза, выплеснув остатки чувства, закатываются.