Оставалось надеяться, что очень скоро, через день, через два, может быть, через неделю, Шип совершит одну из своих вылазок, благородную или преступную, и будут даны ответы на все вопросы. Когда это время наступит, Летти будет счастлива. Но пока она молилась, чтобы Томас Уорд не позволил причинить Рэнни вреда, чтобы допросы проходили официально, без применения насилия.

Летти содрогнулась, вспомнив Рэнни в руках солдат — взъерошенного, с волосами на глазах, с разбитым в кровь ртом. Она знала, что существует множество способов заставить человека признаться в чем угодно. Болью Рэнни не очень-то запугаешь, но у всякого человека есть предел выдержки. Худшее, что они могли сделать с ним, — это воздействовать на его разум. Здесь он был беззащитен. Достаточно переиначить его слова, заставить его поверить, что, взяв на себя вину за преступления Шипа, он кого-то защитит, убережет, — и Рэнни во всем сознается. Бессмысленно было рассчитывать, что Томас Уорд не воспользуется этим: он вполне может так поступить, даже не желая заманить в ловушку невиновного.

Так, как это сделала она…

Все это было бы не так важно, если Шип объявится снова. Но что будет, если этого не произойдет? Что станет с Рэнни, если человек, играющий роль то праведника, то преступника, вдруг решит, что самое время уйти со сцены? Что будет, если в самом деле Рэнни и есть Шип? Тогда нечего и рассчитывать, что его освободят.

Обвинения, выдвинутые против Рэнсома Тайлера, включали разбойные нападения, грабежи, создание помех для федеральной армии США, а также убийства. Самое малое — он будет приговорен к нескольким годам заключения в каторжной тюрьме; в худшем случае его повесят.

Повесят Рэнни!

Эта мысль казалась такой невозможной, что Летти вскочила со стула и начала нервно расхаживать по комнате; при каждом шаге юбки ее так и колыхались. Этого не может случиться! Это невозможно!

А если это произойдет, то по ее вине… Думать об этом было невыносимо.

Летти стояла, прижав руки к животу, как будто это могло успокоить боль от вины, страха, от неуместного стремления не признаваться себе самой, что она любит. Ничего не помогало. Возможно, эта боль никогда не исчезнет.

Единственное, что она должна сейчас сделать, — это увидеться с Рэнни. Узнать, простил ли он ее. Она отправится в Накинтош, как только все разъедутся, как только можно будет свободно покинуть Сплендору без лишних объяснений. Впрочем, у нее их и не было.

Летти остановила коляску перед большим двухэтажным зданием, где размещался штаб оккупационной армии. Достав платок, она вытерла пот с лица, затем стряхнула с одежды дорожную пыль. День был таким жарким, что небо казалось раскаленным куполом, а листья на деревьях пожухли. Улицы города обезлюдели, владельцы магазинов стояли в дверях, обмахиваясь шляпами. Тут и там, в тени здания или дерева можно было увидеть спящего человека. Кошки и собаки попрятались в прохладные убежища под домами и лежали там, растянувшись, тяжело дыша, в ожидании вечерней прохлады.

В приемной штаба, положив ноги на стол, сидел дежурный. Из-под прикрывавшей лицо газеты доносился мощный храп. Летти откашлялась, но это его не разбудило. В раздражении она направилась к ближайшей двери.

Офицер оторвался от стола, заваленного бумагами. Судя по прическе, он беспрерывно чесал голову, а пальцы его были испачканы чернилами. Когда он вскочил на ноги, к его руке прилепилась какая-то бумажка: рукава были закатаны, а руки покрыты капельками пота. Прежде чем подойти к Летти, офицер отлепил и положил бумажку на место.

— Чем могу служить, мэм… — начал было он, но затем воскликнул:

— Мисс Летти! Что вы здесь делаете?

Летти тоже узнала его: он был одним из тех, кто этим летом часто бывал в Сплендоре.