У Глеба на скулах заходили желваки. Он зябко поежился, переступая с ноги на ногу.

– Ну делай же что нибудь! – взвизгнула Лена. – Чего стоишь? Конечно, это не твое!

– Заткнись! – вдруг заорал Глеб.

Лена от неожиданности замолчала и со страхом посмотрела на мужа.

– Прости… – пробормотал он. – Прости, Фери… Я понимаю… Но нельзя же так убиваться. – И стал гладить ее по голове.

Лена схватила его руку, прижала к губам.

– И ты извини, – тихо прошептала она. – Я вела себя отвратительно. Дурочка, это точно. Но… это ведь не какая нибудь бижутерия! Сам знаешь – бриллианты, платина, золото. Отец с ума сойдет!

Глеб распахнул шкаф.

– Ты что? – удивилась Лена.

– Нас обворовали! Понимаешь, здесь кто то был! – зловеще спокойно сказал он.

И только теперь до нее дошел жуткий смысл происшедшего. Лена встала и принялась вместе с мужем осматривать вещи.

Его и ее кожаные пальто висели на месте. Мохеровая шаль и свитер – тоже. Нетронутыми остались и многочисленные платья Лены, коробки с туфлями, костюмы Глеба, его кожаный пиджак и новые мужские немецкие сапоги «Саламандра».

– Тут все вроде цело, – мрачно констатировал Глеб. – А в комнате?

– Глеб, вода! – вспомнила Лена.

Со словами «Ах, черт!» он побежал в ванную. И вовремя. Пенная шапка уже вываливалась из ванны. Глеб закрыл краны и вернулся к жене.

– Оденься, – сказала она. – Простудишься.

Он натянул на себя спортивный костюм «адидас», и оба супруга пошли ревизовать большую комнату.

Первым делом занялись стенкой. Лена дотошно пересчитывала хрустальные вазы, фужеры, наборы с богемскими рюмками и бокалами. Затем осмотрела ледериновые коробки с серебряными столовыми приборами.

Все было на месте. Как и прочие дорогие и недорогие безделушки: фарфоровые статуэтки, настольные зажигалки, паркер с золотым пером, китайское блюдо семнадцатого века, севрский сервиз.

Радиоаппаратура – а она стоила очень дорого, все японского производства: «Сони» и «Джи ви си» – не заинтересовала вора.

– Смотри, и дубленка моя здесь, – показал на вешалку в прихожей Глеб. – Наверное, фасон не понравился, – мрачно сострил он.

– Ты еще шутишь, – вздохнула Лена.

– Что же теперь – вешаться? – усмехнулся муж. – Но как они вошли? – Он осмотрел входную дверь, замки. – Вроде все цело.

– Что гадать? – сказала Лена и, неожиданно для себя, решительно произнесла: – Вот что, Глеб, звони ка Игнату Прохоровичу! Срочно!

– Погоди, – отмахнулся он.

– Так время!.. Понимаешь? Время дорого! Воры успеют скрыться!

– Не волнуйся, – осклабился Глеб, – уже скрылись.

– Ну, знаешь! – возмутилась Лена.

– Ради бога! Пожалуйста! – Глеб направился в комнату, снова начиная злиться. – Сейчас примчится куча милиционеров, начнутся вопросы, допросы. – Он снял трубку. – Только я хотел бы знать, как к этому отнесется Антон Викентьевич?

– А как? – удивленно спросила Лена. – Я думаю, папа поступил бы именно так.

– Ты уверена? – Глеб, играя трубкой, внимательно смотрел на жену.

И Лена вдруг почувствовала, что твердой уверенности на этот счет у нее нет.

Она почему то представила себе не отца, а бабушку. Бабу Лику, Леокадию Модестовну. Властную, надменную старуху, которая в свои восемьдесят лет ходила прямо, гордо неся красивую седую голову. И этот вензель на футлярах – Леокадия Гоголева – ассоциировался у Лены с чопорностью и загадочностью матери отца.