— А во что оно вылилось? Что уж такое особенное ты… откопал?

— Могу рассказать. Я думаю, что позапрошлой ночью несколько человек, некоторые из них — фанатики, каждый отчасти не в своем уме и каждым движет собственное неотвязное побуждение, намеревались убить тебя, свалив это убийство на твоего копьеносца, твоего «млинзи»: это как раз те самые люди, о которых я все порываюсь с тобой побеседовать. Но прежде всего — Санскрит. Прав ли я в моей догадке относительно Санскрита? Он действительно был твоим информатором?

— В данном случае, дорогой мой Рори, я могу лишь сослаться на мое право не разглашать определенные сведения.

— Да, наверное. Хорошо. Кокбурн-Монфор. Его надежды занять при новом режиме высокий воинский пост потерпели крушение. Мне было сказано, что это привело его в ярость. Должен ли он именно тебя благодарить за свою преждевременную отставку?

— О да, — холодно ответил Громобой, — именно я от него и избавился. Он превратился в алкоголика, так что полагаться на него было опасно. Кроме того, моя политика состояла в том, чтобы назначать на высшие посты только нгомбванцев. Мы все это уже обсуждали.

— Он угрожал тебе?

— Прямых угроз я от него не слышал. Я предоставил ему возможность лично встретиться со мной, и он повел себя оскорбительно. Мне докладывали, что, напившись, он изрыгает угрозы. Все было очень глупо и я давным-давно об этом забыл.

— Ты — да, он, возможно, нет. Ты знал, что его пригласили на прием?

— Я сам предложил пригласить его. В прошлом он хорошо нам послужил. Мы наградили его медалью.

— С этим ясно. Далее. Ты помнишь дело Гомеца?

На какой-то миг Громобой приобрел удивленный вид.

— Конечно, помню, — сказал он. — Отвратительный был человек. Зверь. Убийца. Я имел удовольствие обеспечить ему пятнадцатилетнюю отсидку. Хотя вообще-то он заслуживал смертной казни. Он…

Громобой не докончил фразы, спросив вместо этого:

— А он тут причем?

— Похоже, твои источники предоставили тебе неполные сведения. Хотя, возможно, они ими и не владели. Гомец переменил имя. Теперь его зовут Шериданом, и он живет в пяти минутах ходьбы от твоего посольства. На приеме его не было, но он входит в круг этих людей и по тому, что я о нем слышал, первая неудача его не остановит. Он предпримет новую попытку.

— Вот в это я верю, — сказал Громобой. Аллейн впервые увидел, как на его лице появляется озабоченное выражение.

— Когда ты позировал Трой вчера вечером, — сказал Аллейн, — он следил за домом, сидя на другой стороне улицы. Возможно, он и сейчас там. За ним приглядывают, и очень внимательно. Как ты считаешь, он способен предпринять что-либо в одиночку — бросить, к примеру, бомбу — в твою машину или в окно моего дома?

— Если им все еще владеют чувства, которыми он проникся ко мне во время процесса… — начал Громобой и опять умолк, не докончив фразы.

Просидев некоторое время в задумчивости, он внезапно разразился обычным своим громовым хохотом, на этот раз прозвучавшим не вполне убедительно.

— Что бы он ни предпринял, — сказал Громобой, — его ожидает полное фиаско. Бомбу! Нет, право же, это слишком глупо!

На миг-другой Аллейна охватило пугающее ощущение, что он сам того и гляди взорвется. С немалым усилием овладев своим голосом, он ровным тоном уведомил Громобоя, что если попытка покушения на него и обернется полным фиаско, то лишь благодаря бдительности и расторопности столь презираемого им Гибсона и его людей.