– Кто‑нибудь видел, что здесь написано.

– Никто, ваше высокоблагородие, – хорунжий вытянулся под его испытующим взглядом.

– А ты, Алексей, читал?

– Мельком взглянул. Не до того мне было, – попытался улыбнуться корнет, – а что там?

– Важные бумаги, – уклончиво сказал полковник, – услуга твоя неоценима, а что до судьбы… Ты даже не представляешь, с чем свою судьбу связал. Слыхал ли ты такие слова: требуется пролить реки крови, чтобы стереть предначертанное?

– Что‑то в этом роде говорил князь Козловский, царство ему небесное.

Невесело улыбнувшись, Мандрыка, будто для пожатия, протянул ему руку. Хорунжий заметил некоторую странность в жесте полковника – его рука, вместе с большим пальцем, легла в ладонь Корсакова. Но раненый, не обратив на эту странность внимания, слабо пожал протянутую руку командира.

– Сейчас врач будет, – сказал Мандрыка, – вот на ноги встанешь, уши то надеру. А за бумаги не беспокойся, я доставлю, куда следует.

Час спустя ординарец полковника покинул расположение полка, увозя в ташке пакет, с приказом доставить его князю Николаю Ивановичу Новикову в собственные руки.

Глава 2

«…в возникновении нового героя художник видит не продолжение традиций классической живописи, в большинстве своем умирающих или уже погребенных под натиском молодого искусства, но перспективы модальности взгляда, обращенного внутрь сознания творца, выход на стартовую точку, откуда возможно будет оценить предстоящее без неестественно‑насильственной стимуляции личности. Обиталище мысли, раскрепощенной возникающим на холсте безумием, способно в случае кризиса вывести мечты на уровень невменяемости, стилистически…»

Игорь Корсаков зевнул и поднял глаза к потолку. Потолок студии был стеклянный и сквозь стекло на Игоря смотрели звезды. Четкие и блестящие, словно вкрапления слюды в темной породе, они иногда расплывались туманными пятнышками, двоились и тогда он прищуривал глаза, фокусируя зрение.

«…эстетика больного ума умерла, выхолощенная ремесленниками от искусства, – говорит Леонид Шестоперов, – авангард выродился, концептуализм в кризисе. Кого сегодня удивишь посыпанной золотым песком кучей дерьма на холсте? Кто остановится возле инсталляции из гниющих отбросов, нанизанных на шампур над угасшим костром? Прошло время, когда критики искали и находили в русских художниках выразителей отвлеченных и духовно свободных направлений живописи, графики, инсталляций и даже перформанса, вынужденных скрывать свои работы от официозных деятелей воинствующего соцреализма…»

– Ты зачем мне эту херовину подсунул? – спросил Корсаков, роняя журнал на пол, – я тебе что, первокурсница из Строгановки, чтобы охмурять меня забугорными публикациями? Ты еще расскажи, в чьих коллекциях твоя мазня висит и за сколько на последнем Сотби ушло нетленное полотно «Путь жемчужины через кишечник черепахи».

– А что, очень даже неплохо ушло, – пробурчал Леонид Шестоперов, терзая зубами вакуумную упаковку с осетровой нарезкой, – черт, нож есть в этом доме?

– Тебе лучше знать, – пожал плечами Игорь, – твой дом.

Шестоперов рванул упаковку, куски рыбы вывалились на рубашку, на джинсы. Масло потекло по подбородку.

– Во, бля, – Леонид собрал осетрину, сложил ее на блюдце и ухватил масляными пальцами бутылку виски, – ну, повторим?

– Давай, – Корсаков взял стакан, – за что пьем?

– За тебя, Игорек! Вот ты смог, а я нет, – с горечью сказал Шестоперов. Как обычно, к исходу первой бутылки он стал сентиментально‑слезливым и завистливым, – ты смог остаться самим собой, не продать свое искусство, свой талант, свою душу…

– И живу, как последний ханыга, – добавил Игорь, – поехали, – он опрокинул стакан в рот, проглотил виски залпом и, нащупав пальцами маслину, закусил, сморщившись от сивушного привкуса заморского зелья.