Но большей удачей Чернякова можно считать то, что ему не пришлось видеть всей “операции Рейнхардт”, ее почти двухмесячного разворота. Она, конечно же, промолотила гетто всеохватно, не забыв благодарно включить в конце часть Службы Порядка: двести старательных евреев-полицейских со своими семьями дополнили итоговую цифру уничтоженных людей до 300 000. ТРИСТА ТЫСЯЧ...

Повезло Чернякову не узнать про триста тысяч, не увидеть гетто в сентябре сорок второго года: выморенные дома, забитые колючей проволокой улицы, пустые, как не бывало и в чумные годы. Кое-где украдкой под стенами движутся живые лохмотья, краснеют кровью камни мостовых, дымят, догорая, костры на улицах, остро воняет паленым и воют в глухое пространство бродячие псы, - миновало их еврейское счастье, выжили...

Повезло Чернякову, псам повезло...

А уж мне-то как роскошно выпало!

Я могла бы ехать в концлагерь: товарный вагон - битком, я вжата в трупы, влиплена в их и мои испражнения, я схожу с ума от жажды или захлебываюсь кровью, когда охрана полосует по вагону автоматной очередью... Я могла бы извиваться в лагерном борделе под надзирателем. Я могла бы замерзать в очереди: голые темные тела, босые синие ступни, толпа, бесформенная масса, старики и дети, женщины-калеки, откровение обнаженного уродства - очередь в газовую камеру... свистит поземка... скулит сердце... ветер колет грудь... уже не колет, замерзшая обезболилась кожа, и под ногами снег больше не тает, скрипит... пар изо рта... изморозь на ресницах... холод по позвоночнику... а очередь стоит... что-то там впереди не ладится - газа не хватило? зондеркоманда замешкалась? - господи, когда же?! Там тепло, в камере, там тепло, скорее бы... Нет, не было этого со

мной, и не попала я на пытку в гестапо, и не грызла от голода собственные пальцы, и не стала мылом, и ученый доктор двух университетов Вебер в освенцимском “Институте СС”, экономя конину, не приготовил из меня питательный бульон для своих бактерий... Мне повезло, я счастлива: я стою сейчас у стены, ранняя осень заливает меня светом и теплом, я стою и думаю о бесплодности честного выстрела Чернякова.

Наша правда грянула из другого револьвера. Антифашистский Блок, не поддержанный почти никем, обескровленный, в общей агонии теряющий лидеров и бойцов, не оставлял попыток драться. Деятель Блока Иосиф Каплан перед смертью передал из тюрьмы Павьяк записку на волю: “Если мы должны умереть, то умрем с честью. Сопротивляйтесь немцам повсюду, поднимайте молодежь, вооружайтесь, не идите в вагоны”.

Они вооружились одним револьвером - подарком военного комитета ПРП. Второй подарок коммунистов, 9 револьверов и 5 гранат, связная Регина Юстман не донесла - попала в гестапо. Но и той огнестрельной единицы хватило, чтобы боевик Блока Израиль Канал 25 августа пустил пулю в командира полиции гетто Шеринского.

Немцы в ту пору стреляли много: в конце июля убивали в среднем 163 человека в день, в августе 146, от 6 до 12 сентября 378 - производительность росла, и где им было расслышать в сутолоке убийства звук каналовского револьвера, а он-то был - сигналом.

Гетто пробудилось. Горели подожженные боевиками магазины и склады, заборы возмущали людей листовками, конструировался огнемет для самозащиты, кто-то прорывался на “арийскую” сторону и дальше к партизанам, другие били полицейских, Северин Майда бросился на жандармов, певица Мария Айзенштадт дралась с немцами возле вагона... Медики и педагоги шли на смерть со своими малолетними и хворыми подопечными, чтобы облегчить их последний час, - гибель подвижников питала дух борьбы. И в ночь на 3 августа учитель Израиль Лихтенштейн с рабочими Нахумом Гривачем и Давидом Грабером закопали десять жестяных коробок и два молочных бидона, в которых находился Подпольный Архив гетто - материалы, собранные огромным, смертельно опасным трудом историка Эммануэля Рингельблюма и его сотрудников, чтобы потом, через годы, можно было разглядеть гетто и узнать, что Черняков стрелял и Канал стрелял, и что выстрел выстрелу рознь,

Канал не убил Шеринского, только ранил (добили позднее), но отдача его пистолета явила себя новой сущностью гетто.