— А дальше что? Ведь был же у тебя какой-то план?

Да, был: напугать старика, напугать до смерти… Звучит смешно…

— Понимаешь: Алина не приезжает, на письма его не отвечает… Против меня у него никаких улик… Он почувствовал бы, что я сильней, что я хозяин положения. Он бы этого не пережил…

Матильда пожимает плечами: ребячество какое-то! И потом: ну вот получилось, как он хотел. А что толку?

— Матильда, я уже не тот. Меня это подкосило… План мой не был ребячеством, нет. Я знаю, что говорю: я бы с ним быстро разделался, не прикладывая рук…

— И ты думаешь, несчастный, я бы тебе позволила!

В ту же минуту она спохватилась, что ее возмущение несколько запоздало. Впрочем, это уже не имело значения: Симфорьен был жив, а у лежащего перед ней мужчины зуб на зуб не попадал, и он уже никому не мог причинить вреда. Между тем он приободрился и снова взялся за свое:

— Значит, так: ты меня уложила сразу после ужина, ухаживала за мной, глаз, можно сказать, не спускала. Катрин, по счастью, не слышала, как я выходил, Жерсента тоже, она глухая, а горничные ночуют на ферме. В здание вокзала я носа не совал. На платформе закрывался зонтиком. Начальник вокзала и смотритель капюшоны натянули и норовили поскорей убраться с дождя…

Слушая его, Матильда испытывала смутное разочарование. Чего она ждала от этого труса, этого опустошенного человека? На что рассчитывала? Она на него положилась, он казался сильным, обещал счастье; он сулил легкий путь, без серьезных проступков — ничего такого, в чем пришлось бы каяться. А цель рисовалась прекрасной, ей подобного и не снилось. Действительно ли она презирала его за преступление? Было бы ее презрение столь же сильным, если бы он вернулся на коне, гордый содеянным? Был ли ей мерзок преступник или сломленный человек?

— И вот еще что, Матильда! Я вспомнил: она лично с маркизом не встречалась… Она сама говорила, что связаться с ним непросто. Он опасался скандала, действовал через посредников. С этой стороны нам нечего опасаться: он придержит язык за зубами.

— Что тут рассуждать? — сухо перебила она. — Посмотрим, как повернется. Если ничего не произойдет… тогда будем жить, как если бы ты и не приезжал в Льожа… Чудно, но я тебя воображала совсем иным… Конечно же, я понимала, что ты собой представляешь, но приписывала тебе — теперь я это ясно вижу — какую-то силу, могущество… Наивность! Что бы ты там ни совершил этой ночью (я не хочу этого знать, не верю ни единому твоему слову и запрещаю тебе говорить со мной на эту тему), так вот, что бы ты ни сотворил, ты все равно лишь жалкий тип, слабак, который думает только о том, как спасти свою шкуру, и, чуть что, теряет голову.

Градер сидел в постели и молча на нее смотрел. Пусть говорит. Он больше не дрожал и постепенно обретал обычную самоуверенность. При худшем повороте событий Матильда засвидетельствует, что он был дома. К лицу его возвращались краски. По телу разливалось тепло. Отогревшись, змея начала потихоньку высовывать серебристую головку из-под одеяла. Он верно истолковал презрение Матильды. Выходит, он не ошибался! Она заглотала наживку с жадностью, на которую он и не рассчитывал, которая его самого удивила. Ну что ж, не следует ее разочаровывать. Ни в коем случае. Он доведет дело до конца. Он даст ей то, чего она ждала. Даже хорошо, что она держалась с ним так отчужденно, ее участие расслабило бы его еще сильней, он бы окончательно поддался панике… А ее брезгливая жалость, напротив, подхлестывала его, подталкивала к действию, помогала преодолеть изнеможение, в которое он впал, словно после полового акта… Смерть Алины значения не имела. Он это знал. Мерзкая алкоголичка ушла в небытие.