— А разве ты себе нравишься? — Девушка подняла глаза и в упор, смело и властно посмотрела на радиста.

— Лично я себе, по правде сказать, нравлюсь.

— Ты имеешь на это право, а вот другие…

— А почему я имею право?

— Арпад приказал тебе кланяться. Я — «Дунай».

— «Дунай»? — изумился Михай.

— Выполняю задание. Тебе приказано помогать мне. Сигнал получил?

— Получил, но я не думал…

— Не думал, что «Дунай» — это женского рода? Ждал мужчину?

— По правде сказать…

Юлия неожиданно обняла Михая, и на ее суровых губах расцвела чудесная улыбка — воспоминание о Мартоне, о счастье.

— Трудно тебе здесь, товарищ?

— Почему? Я не жалуюсь. Служба! Несу исправно.

— Трудно! Всем теперь трудно. Но тебе труднее всех.

— Если по правде сказать… да, было трудновато. Стерпел. Гранаты у тебя есть?

Юлия взяла у радиста гранаты, спрятала под куртку.

— А насчет того, что «Дунай» женщина, не беспокойся. Вдоволь нанюхалась пороху за эту неделю. Не первое задание выполняю. Была в самом пекле, в казармах Килиана. Была в кино «Корвин». Пробиралась на Московскую площадь. Была даже…

— Молчи! Не имеешь права.

— Верно, есть грех, болтливая. Это все, что осталось от женского рода.

Михай посмотрел на нее так, как посмотрел бы Мартон, если бы воскрес.

— Неправда. Вся ты, с ног до головы, жен… девушка.

— Ты даже и это сохранил? Здесь? Удивительно!.. Где Жужанна?

— Там, в своей комнате. Я ее предупредил. Что нам приказано сделать?

— Взорвать это гнездо. Не сейчас. Когда шайка будет в сборе. Все должны быть уничтожены. До единого. Подождем Арпада и его людей.

— Как же они сюда войдут?

— Не беспокойся. Наденут плащ-невидимку.

Юлия ушла, а он все еще улыбается. Так вот и суждено ему всегда расплываться в улыбке: и когда увидит ее, и когда подумает о ней, и когда почувствует, угадает ее приближение.

Михай набивает карманы патронами, засовывает за пояс пистолеты, вставляет в гранаты запалы, а сам прислушивается к девичьим голосам, доносящимся из комнаты Жужанны.

Приоткрылась дверь, и заглянул Антал.

— Ну?

— Ага! — Михай до 23 октября был веселым человеком. Шутил, разговаривая о самом серьезном, но теперь… Если бы еще неделю прожил среди «национал-гвардейцев», разучился бы и смеяться.

— Что это за «ага»? — нахмурился Антал.

— А что это за «ну»?

— Я про нее, про гостью, спрашиваю.

— Вот теперь ясен вопрос. Встретились, как положено в таких случаях: смех сквозь слезы, ахи-вздохи, поцелуи. Антал, ты знаешь, я тебя уже люблю, — вдруг объявил Михай.

— Это ж почему? За что? — «Гвардеец» смущенно улыбался.

— За то, что ты сделаешь сегодня. И за то, что ты уже сделал.

— А я еще ничего не сделал.

— Сделал! Меня признал своим командиром — первое твое дело. Привел сюда эту девушку — второе. Благодарю.

Забыли все плохое Жужанна и Юлия, будто и не было между ними глубокой пропасти октябрьских событий, огненного Будапешта и расстрелянного Мартона. Подруги опять вместе, по эту сторону баррикад, одинаково думают, чувствуют, одно дело делают.

— Сумеешь, Жужа?

— Не беспокойся.