Похлопал по колену, подзывая к себе, как собаку. И я ощутила, как тошнота подступает к горлу. Скольких он перетрахал на этой постели, на этом ковре. В этой проклятой комнате. Скольких притаскивали сюда несчастных, чтобы издеваться и насиловать их…

— Я сказал, ко мне подойди.

Поднялась и на ватных ногах приблизилась к нему, а он смотрит на меня снизу вверх и победоносно улыбается. Глаза сухо, лихорадочно блестят. Ему нравится меня унижать, нравится видеть, как я дрожу от ярости. Я какое-то время смотрела ему в лицо, а потом хрипло прошептала:

— Ты мне противен. От тебя воняет твоими шлюхами, падалью, и я тебя презираю.

— Как же охуи****но слышать от тебя наконец-то правду. "Я люблю тебя" так скучно и так банально, а главное — так тошнотворно-лживо. Предлагаю договориться. Нам ведь больше нечего скрывать друг от друга. Каждый знает, чего он хочет.

— И чего ты хочешь? — прошипела я, дрожа всем телом.

— Прямо сейчас? Чтоб ты мне отсосала. — его слова повергли меня в ступор, я застыла, ощущая, как немеет все тело. — Ну так как? Отсосешь? Нет? Жаль. Придется позвать другую.

Я не выдержала и плюнула ему в лицо, а он подскочил с кровати и замахнулся, вынудив меня зажмуриться и приготовиться ощутить удар… но его не последовало. Вместо этого щелкнул замок на двери:

— Уведи ее, пусть вымоется, переоденется, поест. К ночи приведешь обратно. Пусть Гульнара ею займется. Никаких охранников и грязных камер. Понял?

— Понял.

— Если хоть кто-то тронет пальцем — вырву кадык.

Сказал очень тихо, но я все же услышала. Как будто тонкий, как паутина, луч света, пробившийся сквозь тьму. Я задыхалась от отчаянья и безысходности. Он меня не слышит. Этот Зверь. И в нем не осталось и следа от Максима, которого я знала. Животное. Жуткий хищник. А я тупая добыча, которая сама пришла к нему в руки. Я вытерла слезы тыльной стороной ладони, а внутри все высыхало, превращалось в пустыню, вымирало. Наши дети там одни, голодные, брошенные, а их отец пирует, вдоволь наглотавшись наркоты, пьет, жрет, удовлетворяет свои низменные желания.

Меня привели в комнату, завешанную коврами, с низкими мягкими топчанами. Женщина в хиджабе поприветствовала меня кивком головы и повела в соседнее помещение, где оказался душ и ванная. Она дала мне полотенце и на ломаном русском велела мне вымыться.

Отвращение поднималось с низа живота и захлестывало волной безумного отчаяния. Так же когда-то меня готовили к встрече с Бакитом, и я ждала… боже, я ведь так ждала, что мой Зверь спасет меня. А сейчас… он ничем не отличается от подонка и садиста, братца Ахмеда, да и от Ахмеда тоже не отличался. Лучше бы я осталась рядом с детьми. Мы бы пережили это вместе или вместе умерли от голода или от рук террористов. А я бросила их… снова пошла к нему. Поверила, что он может помочь вопреки всему, что это его очередная игра и он защитит нас. Я все еще жила иллюзиями и пряталась за жалкой оболочкой той великой любви, которая сгорела в его ненависти и жажде мести всем. Как мерзко он говорил слово "братец", как пренебрежительно говорил о нашей дочери. Неужели это все правда, и передо мной настоящий Максим Воронов… или как его звали всегда по-настоящему… а мы все видели кого-то другого?

Женщина расчесала мне волосы, надела на меня платье, но я не смотрела ни на наряд, ни на нее. Я отключила разум. Я больше не могла думать. Я стала сплошным синяком, сгустком дикой боли, которая нарастала и грозилась меня задушить. И снова лестница, коридоры, двери, лязг замков. А от меня осталась лишь жалкая оболочка, с трудом воспринимающая происходящее. Я ломалась и не выдерживала нервного напряжения. Захлопнулась дверь, и я открыла глаза.