— Но там ведь у тебя остались записи не только о телепередачах? — сказала она, показала на папку.

— Не только.

Я взял следующий «документ», показал его Лене.

Сказал:

— Это событие произойдёт седьмого ноября. Через полторы недели. Это не про футбол и не про пение. Тут речь о человеческих жизнях. В этом деле мне понадобится твоя помощь.

Глава 2

О том, что случилось седьмого ноября тысяча девятьсот семьдесят четвёртого года в доме номер двадцать два по улице Щорса, мне рассказал часто заглядывавший в пункт приёма стеклотары «старичок» (так я в то время называл многих своих клиентов, хотя большинству из этих людей не исполнилось тогда и шестидесяти).

Я в очередной раз вспомнил об этом случае, пока Лена читала мои записи. Припомнил, что заглянул тот похожий на бездомного мужчина ко мне в середине марте. Он принёс на сдачу полмешка пустых бутылок. «Старичок» горделиво выставил их в ящики и взгромоздил ящики на мой прилавок для проверки. Я привычно осмотрел горлышки бутылок на наличие сколов.

В очередной раз сообщил мужчине, что не приму у него в следующий раз стеклотару, если он снова мне принёсёт её в таком виде, как сейчас: небрежно помытую, со следами от этикеток. Мужчина долго извинялся, выжидая, пока я отсчитаю ему деньги за бутылки. Шустро спрятал полученные от меня деньги в карман потёртых штанов.

* * *

— Не придирайся, Чёрный, — весело ответил лысоватый небритый «старичок», окатив меня душком перегара. — У меня позавчера был праздник, можно сказать. И не Восьмое марта, как ты подумал. Знаю: бабский праздник был неделю назад. Новоселье я праздновал. Потому что ремонт у меня дома закончился! Домой мы с моей старухой вернулись. Позавчера. Сюда, на Щорса, в двадцать третий дом. Слышал, небось, что там в прошлом ноябре случилось: в аккурат седьмого числа, когда все люди на демонстрацию ходили? Что, не рассказывали тебе? Не может такого быть. Не брешешь? Точно? Ладно, ладно, Чёрный. Не злись. Я ж это… только спросил. Сейчас я тебе всё расскажу. Всё, как оно тогда было. Пока народишко тебя своим нытьём не отвлекает.

— Значится так, Чёрный. Слушай. Я в том доме живу. Видишь? Что одной стороной на вон те тополя, а другой на Колхозный рынок смотрит. Да ты мимо него постоянно на работу с остановки топаешь. Мы со старухой там уже четвёртый десяток лет живём. Сразу после войны туда заселились. Но то не важно. То дела не касается. Я тебе про наш прошлогодний пожар рассказываю. Который точнёхонько в годовщину Октября случился. Повезло нам с этим. Не с пожаром, конечно. А с праздником. Будь то другой какой день, я бы сейчас тут перед тобой не стоял. А уже четыре с лишним месяца кормил бы своим жареным мясом червей на Нижнем кладбище. И старуха моя вместе со мной. А может, и другие соседи тоже. Как Нюрка Иванова и ейные близняшки.

— Вот, смотри, Чёрный. Снова по руке мурахи побежали. Я ж видел, как их из подъезда выносили. Нюрку, чернющую всю. И ейных пацанов. Те маленькие совсем были. Как поросятки. Как вспомню их… так сразу выпить чего покрепче охота. И запах помню, какой от них тогда шёл. Приятный такой. Как на пикнике, когда зайцев на костре жаришь. Не поверишь, Чёрный: я ж до сих пор жареное мясо не ем. Как почую его запашок — так нутро у меня воротит, и слеза на глазу выступает. Хорошо, что моя старуха их не видела. Она тогда за мостом была: за больным внуком присматривала, пока его родители на демонстрацию ходили. У нас тогда почти весь подъезд на демонстрации был. Потому и не сгорел никто, кроме моей соседки Нюрки и её деток.

— Вона, смотри туда, Чёрный. Отсюда плохо видать. Только вон тот фонарный столб выглядывает. Там, рядом с ним, дыра в заборе есть. Да ты наверняка её видел. Здесь все через неё на рынок шастают. Не топать же по дороге мимо поликлиники к центральному входу.