Я снова скривил губы в улыбке. Прислушивался. Выделил из разговора-спора мужчин фразы, звучавшие для меня сейчас, как слова-триггеры. «Билет», «деньги», «двадцать тысяч», «автомобиль», «Москва». Сделанные мной ещё в прошлом месяце предположения с каждым новым словом споривших в квартире мужчин всё увереннее обретали статус фактов. Я стоял около чуть приоткрытой двери неподвижно, будто изображал восковую фигуру. Мысленно отметил, что разговор мужчин в квартире уже вышел за рамки спора и стремительно превращался в ругань. Голоса становились громче — теперь к ним уже наверняка прислушивался не только я, но и готовившая в кухне обед Наташа, и её младший брат, и скучавший в соседнем подъезде Наташин сосед-маразматик.

Страсти в квартире стремительно накалялись. Наиль Рамазанов не выбирал выражений: сыпал на своего оппонента оскорблениями и угрозами. Его голос звучал оглушающее, походил на раскаты грома. Мне показалось странным, что слушавший их сейчас за стеной пенсионер не воспроизвёл их на суде дословно: наверняка Наташин сосед страдал от старческой забывчивости и от провалов в памяти. Я чуть сильнее приоткрыл дверь. Прислушивался. Отметил, что Наташин отец поначалу только оправдывался. Но теперь он уже и огрызался. Я услышал, как мужчины обменялись упрёками, выраженными в непредназначенных для детских ушей словах. Мне показалось, что виноватым себя хозяин квартиры не считал — в его голосе проскакивали ноты обиды и возмущения.

Промелькнули в ответах Наташиного отца и угрозы. Они и послужили катализатором для дальнейших событий. Голоса в квартире внезапно стихли, будто мужчины перешли от слов к делу. Я различил шум потасовки. Вслед за которым снова раздался торжествующий и грозный баритон директора Колхозного рынка. Голос хозяина квартиры ему ответил. Но сделал он это уже без былой уверенности, сменил дерзкие и грозные фразы на жалобы. Я задержал дыхание, сосредоточил внимание на раздававшихся в квартире звуках. Будто на студии звукозаписи отсекал от них посторонние шумы: крики телевизора и моё сердцебиение. Пауза в потасовке мужчин показалась мне слишком длительной — я подумал, что пришло время для вмешательства третьего участника.

Не ошибся, потому что услышал ту самую фразу, которую (как оказалось) сосед-маразматик воспроизвёл в беседе со следователем дословно. Это подала голос Наташа Торопова. Она решительно потребовала, чтобы гость немедленно покинул квартиру (не назвала его ни по имени, ни по фамилии). Заявила, что прямо сейчас позвонит в милицию. От угроз она немедленно перешла к действиям. Я услышал шарканье по полу подошв Наташиных тапок. Вообразил, как Торопова ринулась сейчас от порога гостиной в прихожую. В нарисованной моим воображением сцене она сжимала в руках морковь и кухонный нож (тот самый, которым в прошлой жизни её убили, и который нашли в вещах моего младшего брата). Рамазанов её грозно окликнул. От его шагов задребезжали стёкла.

Звук удара я не услышал. Но различил Наташин жалобный и испуганный крик (на суде говорили, что Наташу ударили по лицу). Уловил звуки падения Тороповой (и кухонного ножа) на пол. Рамазанов сопроводил их короткой образной фразой — я невольно дёрнул бровью и хмыкнул: оценил его чёрный юмор. Заглянул через щели в квартиру, увидел лежавшую на полу в прихожей морковь (очищенную лишь наполовину). Поискал взглядом нож — не нашёл его. Резко приподнял голову: рык Наташиного отца прозвучал действительно грозно. У меня в голове будто сработал таймер, завершивший свой отсчёт времени. Я толкнул рукой дверь (загрохотала металлическая цепочка). Увидел у стены Торопову (она приподнялась на локте, растерянно хлопала глазами).

Наташа заметила меня, замерла. Посмотрел на меня и выглядывавший из своей комнаты бледный от испуга белобрысый семилетний мальчишка. Я прошёл мимо него к мужчинам, сцепившимся в борцовских объятиях у порога гостиной. Те грохотали пятками по паркету, бились плечами о стены, плевали друг другу в лица оскорблениями.