|
Но кто поручится? Какой бы ни была политика завоевателей по отношению к русским аборигенам, крохотный анклав почувствует это первым. Кто знает, вдруг в рамках восстановления исторической справедливости два миллиона бесполезных русских «выселят» в Балтийское море, а Восточную Пруссию отдадут обратно Германии? Не исключено… Кулаки Сергея сжимались в бессильной злобе, а любая точка в небе казалась ему вражеским разведчиком. Пусть даже беспилотным. Но ещё чернее, чем ненависть к заокеанским гадам, была злость на тех, кто был куда ближе. А виноват — не меньше. Запрыгнув на место водителя, подполковник рванул почти с места. Там, где не могли проехать тяжёлые грузовики, внедорожник проскочил, лишь в одном месте поцарапав крыло дорогущему представительскому «Лексусу». И поделом. Демьянов остался один, с грузом ответственности на плечах. Он уже знал, что будет делать, хотя предательская мысль ещё свербела в голове, мешая сосредоточиться: «А если всё же авария? Или климатический феномен, поток метеоритов, смена полюсов? Массовые галлюцинации?..» «Допустим, — сказал он себе. — Ну, выставлю себя идиотом. Турнут с должности. Оштрафуют. Едва ли посадят. Но когда на другой чаше весов жизни людей, решение принять легко». Он знал, что не спасёт всех, только надеялся, что в эти же минуты кто-нибудь другой в соседнем районе или городе начинает действовать — пусть без всякой координации, на свой страх и риск, но быстро и грамотно. Это последнее, что оставалось в их силах. Над городом грохотало и рокотало, как в самую сильную грозу. На горизонте, там, где вид не заслоняли ряды двенадцатиэтажных домов, Демьянов заметил — или ему только померещилось? — частые сполохи пламени и несколько дымных столбов. Поражённые цели. Надо было торопиться. Вдруг его однокашник ошибся, и война ещё не окончена. Но радоваться ли этому? Если она продолжается, то враг может пустить в ход что-нибудь посерьёзнее крылатых ракет. Темно, хоть глаз выколи. Только где-то далеко брезжит свет. Там выход. Туда надо идти. Паники не было. Паника приходит не сразу. Ей всегда предшествует просто страх. Были крики отдельных истеричных дам. Детский плач. Опасливое перешёптывание. Слова «авария», «катастрофа» и «теракт» повторялись людьми на разный лад. Любой из знакомых, увидев Чернышеву в этот момент, поразился бы перемене. Девушка внутреннее подобралась, от её былой беззаботности не осталось и следа. Она знала, чем опасна давка в тесном помещении. Знала о паре-тройке случаев, когда натиск обезумевшей толпы — как раз в подземном переходе — заканчивался десятком погибших и множеством покалеченных. Единственным поражающим фактором такой ЧС становилась глупость самого человеческого стада. Откуда-то снизу тянуло холодком. Девушка почувствовала, как её руки покрываются гусиной кожей. Она держалась в середине людского потока, пресекая попытки оттеснить себя на его периферию, поближе к стеклянным витринам. Это был не цинизм, а трезвый расчёт. Пусть лучше она потом будет оказывать кому-нибудь помощь, чем кто-то другой — ей. Она сможет, хотя бы попытается. Чёртовы киоски! Куда смотрели власти, почему не позаботились выкинуть их отсюда? — Назад! Разойдись! — внезапно раздалось вдалеке. — Дорогу! Темноту прорезали лучи нескольких фонарей, по плитам коридора загромыхали сапоги. Люди ошарашено смотрели на несущихся на них из полумрака солдат, пятились, жались к стенам. Сразу нашлось свободное место, и Чернышева поняла, что толпа на самом деле совсем неплотная, рыхлая. Так что давки опасаться вряд ли стоило. Солдат было много. Не меньше сотни. Они быстро пробежали мимо и скрылись в темноте. «Наверно, учения какие-то», — решила Маша, и потянулась вслед за остальными. Свет впереди приближался, но очень медленно. |
