— Вы, сударь, подождите, я сейчас сбегаю за деньгами, — сказал он Бибоку. Тот удивленно взглянул на бургомистра.

— А где они? — разочарованно спросил он.

— Внизу, у гайдука. Я оставил его у входа в парк.

— Нет, так дело не пойдет. Давайте бумагу назад.

— Но я оставлю вам свой плащ.

— На что он мне?

— Неужели вы не верите бургомистру города Лёче?

— Откуда мне знать: бургомистр вы или — нет? Кто угодно может сказать: я — бургомистр. Но даже если вы и в самом деле бургомистр, я вправе не доверять вам, раз и вы относитесь ко мне с недоверием. Вы ведь побоялись принести с собой деньги, словно пришли в разбойничий притон.

— Пожалуй, вы правы, — согласился бургомистр и начал было расстегивать кафтан, чтобы достать и возвратить документ.

— Ладно, сударь, я — дворянин. Даже в двадцатом колене в моем роду не было бюргеров. Избавлю уж я вас от беготни по лестницам, спущусь сам за деньгами.

Нусткорб кивнул головой в знак согласия. Бибок распахнул дверь и вежливо пропустил гостя вперед. Бургомистр шел, внимательно глядя себе под ноги, чтобы не оступиться, и поэтому не замечал вокруг ничего. Вдруг Бибок толкнул его в бок. — Посмотрите вон туда! — прошептал он. С запозданием правда, но бургомистр все же увидел женскую фигуру, тут же скрывшуюся за углом трактира. Исчезла, словно растаяла, будто призрак. Однако это не был призрак, а настоящая, живая женщина: слышно было, как шуршали ее юбки и шелестели ветки кустарников, когда она задевала их проходя. Изломанная тень ее вырисовывалась сначала на стене курятника, потом на его крыше, а затем, соскользнув на лужайку, вытянулась и стала гигантской.

— Она?

— Да.

— А греховодник?

— Рядом с нею, — пояснил Бибок. — Он шел ближе к стене, поэтому вы его и не заметили. А шаги до сих пор еще слышны. Тс-с!

Они остановились на верхней террасе, если можно было назвать террасой дощатый помост без перил, на который открывались двери обеих комнат мезонина. Вниз с помоста вели две отдельные лестницы.

Бибок и Нусткорб прислушались. Где-то далеко слышались едва различимые, все больше затихавшие шаги, одни — легкие, другие — тяжелые, мужские. А может быть, то была игра воображения? Ведь ночью многое воспринимается по-иному: кошка ли пробежит, прошлепает ли по траве жаба, или ударится о стену летучая мышь. Иногда к звукам шагов примешивался какой-то звон, будто позвякивали шпоры, или сабля бренчала, стукаясь о камешки на дороге либо о каблук сапога.

"Провалиться мне, если это не вчерашний офицерик!" — подумал Бибок, а вслух сказал:

— Улетели пташки, пойдемте и мы, ваше благородие.

— А вы в самом деле знаете эту женщину?

— Конечно. Любопытные городские старушки много дали бы, чтобы узнать от меня — кто она.

Бургомистр пребывал в хорошем расположении духа: с неприятным делом было уже покончено, документ лежал в кармане, согревая ему сердце, и, надо сказать, оно так согрелось, что у его обладателя вдруг явилось желание пошутить.

— Послушайте, сударь, меня дома тоже дожидается любопытная старушка, а я вот не смогу рассказать ей ничего интересного о своих ночных странствиях. Дайте же мне возможность принести ей хоть небольшое лакомство: с пыла горячую сплетню.

— Хорошо, только пообещайте, что как бургомистр вы ничего предпринимать не станете?

— Ладно уж, простим вертихвостку.

Бибок придвинулся к Нусткорбу и прошептал ему на ухо:

— Это барышня одна.