"Все шло так хорошо, – подумал он, – без сучка без задоринки. И вдруг Моравиа убрали". Лоуренс Моравиа участвовал в плане, разработанном им вместе с Хэмом, докладывал ему обстановку лично, без посредников.

Теперь у Торнберга сомнений не оставалось: Моравиа заплатил жизнью за то, что раздобыл про последнем посещении храма Запретных грез. А это ведь не только данные о размещении кадров в "Тошин Куро Косай", но и откровения об Оракуле. Прежде чем они до него добрались, он успел послать Торнбергу по частному факсу шифрограмму: "Вышел на Оракул. Надо обсудить лично". Информация оказалась настолько важной, что Моравиа, вопреки всем правилам, установленным Конрадом-старшим, запросил личной встречи с ним с глазу на глаз.

Торнберг понимал, что в первую очередь следует выяснить, что затевает Юджи Шиян, поскольку именно он спроектировал и создал Оракул. Шиян – не только глава ведущего многоотраслевого конгломерата Японии, но и нечто гораздо большее: он блестящий ученый, первоклассный технократ. У Торнберга помимо старых связей, налаженных в Вашингтоне, имелись контакты в Японии, в министерстве внешней торговли и промышленности. Этих японцев он знал хорошо, сотрудничал с ними уже не одно десятилетие, еще со времен американской оккупации Японии. Он помогал им, спасал от военного трибунала. Они перед ним в долгу. И согласно сведениям, полученным от них, Юджи Шиян занимался проектом, который в буквальном смысле слова может гарантировать Японии господство в мире, где экономика диктует все. Мысль о том, что Моравиа действительно вышел на Оракул, не давала. Торнбергу покоя. До сих пор он полагал, что у Шияна на реализацию проекта уйдут годы. А тут: ВЫШЕЛ НА ОРАКУЛ. Перед самой смертью Моравиа известил его о двух важнейших фактах. Во-первых, как и намекали Торнбергу его доверенные лица, Оракул – это какая-то новая форма искусственного интеллекта. Во-вторых, он живет и действует. Теперь Торнберг познакомился с одной из сторон его могущества – способностью возвращать старикам молодость.

Вечер незаметно переходил в ночь. Горели лампы. Керосиновая печь в подвале гудела, как какое-то гигантское живое существо. Вулф только что принял душ. Стиви зашла проведать его как раз в тот момент, когда он, голый по пояс, насухо вытирал полотенцем голову. После ужина она вела себя тихо, и они почти не общались. Вулф, вновь мысленно оказавшись где-то между воспоминаниями об Элк-Бейсине и о квартире Чики на Восточной Шестой улице, ощущал себя как бы выключенным из времени, или, как выразился бы его дед, парящим в полете.

Стиви встала в дверях. Свет от ламп, падающий сзади, из гостиной, придавал ей сходство с бронзовой статуей. Этот же свет освещал размещенные небольшими группами фетиши – цветные сгустки первозданной яркости и силы, заполнившие всю комнату. Джинсы на Стиви были те же, что и во время ужина, но она успела переодеться в джемпер с короткими рукавами и глубоким вырезом спереди.

– Что касается Аманды... – начала она.

Он отшвырнул полотенце.

– Стиви, я не исповедник. Тебе не нужно этого делать. Она тряхнула головой и часто-часто заморгала, стараясь, как он понял, удержать навертывающиеся слезы.

– Очень тяжело, – произнесла она с трудом, но от волнения у нее перехватило горло и ей пришлось начать сначала. – Эмоциональная нагрузка давила на меня... Я служила как бы буфером между Мортоном и Амандой. Они презирали друг друга. Подготовка к каждой встрече была кошмаром, а уж когда нам приходилось собираться вместе... Они превратили мою жизнь в сущий ад. Все время цапались между собой и ябедничали мне друг на друга.