Хаванагила сидел за большим столом с роскошным письменным прибором в виде орла, сидящего в позе орла между двумя чернильцами. Из головы орла торчали незаточенные карандаши и ручки без перьев. На Хаванагиле был серый бостоновый костюм, под которым виднелась ковбойка с синим кожаным галстуком самовязом.

– Садитесь, Михаил Федорович, – предложил он мне, указав казбечиной на кожаный диван с валявшимися на нем женскими фиолетовыми трико. – А впрочем, постойте. Дело у нас недолгое. Лолиту видели на юге Сахалина.

– Что она там делает?

– Бьет щебень на карьере в Атласово, недалеко от мыса Крильон. – Он протянул мне папиросу «Север» и развернул карту. – Вот тут. До Анивы доедете на автобусе. А там по обстоятельствам. То есть по отливу вдоль Анивского залива. Всего девяносто шесть километров. Пешочком по большачку. – И он откинулся на спинку стула, смрадно выдохнув дым плесневелой казбечины.

– Ты что, Хаванагила?! – опешил я. – Девяносто шесть километров по отливу пешком в шестьдесят семь лет?! Охренел?.. Смертушки моей жаждешь, нехристь окаянная?!. – неожиданно для себя запричитал я.

– Гляньте на себя в зеркало, – сказала нехристь окаянная и ткнула казбечиной в невесть откуда появившееся зеркало венецианского (так я подумал) стекла. Я глянул. Мать твою! Твою мать! Моб твою ять! В зеркале стоял жгучий брюнет необыкновенной красоты в пиджаке букле, узких брючатах, рубашке «баттен даун» со снаптапчиком, узконосых туфлях «Кэмпбел». Из глаз сочился appeal. Как же без appeal’a в двадцать два года?

– Не узнаете Григория Грязного? – спросил Хаванагила, сунул казбечину горящей стороной в рот, выпустил струю дыма и паровозно загудел.

– Откуда ты узнал, что Лолита в Атласово? – спросил я, придя в себя.

– Письмо оттуда пришло. Вышедшая товарищ принесла. От трудящихся щебеночного карьера. Невдалеке от карьера есть выход породы с признаками золота.

И он показал на кусок породы с кристаллами золотистого цвета.

– Какое на ... золото?! Это ж обыкновенный пирит!

– Точно. Пирит. – Хаванагила протянул мне письмо. Там среди других подписей была подпись Лолиты. – Так что...

В кабинет требовательно сунулись ожившие груди.

– На письма трудящихся, – Хаванагила снял с себя галстук, – нужно мотивированно отвечать. – Он снял пиджак. – Вот вы молодой специалист, – снял он с себя и брюки, – обеспечите мотивацию, а я отвечу, – он снял ковбойку. – Иди в бухгалтерию за полевыми и авансом, а ты входи, – крикнул он в дверь. Груди радостно охнули, влетели в кабинет, вышвырнув правой меня из кабинета и послав левой воздушный поцелуй.

Утром послезавтрашнего дня автобус высадил меня на окраине военно рыбного города Анива. Метрах в двадцати от меня начинался Анивский залив. И я чесанул вдоль него. Молодой и красивый. Яблочко только только покатилось под горку.

Слева от меня меланхолично накатывались на берег несерьезные волны, справа неистово пахли йодом двухметровые валы морской капусты, а посередине по твердому отливу шел к Лолите я, как уже было сказано, молодой и красивый.

Шел себе и шел, шел себе и шел, в двенадцать дня съел полбанки тушенки, а потом опять шел себе и шел. Часа в два пополудни дорогу мне преградила река. Около устья ее полупересекал построенный японцами бетонный мост. Тут вокруг все раньше принадлежало японцам. А потом мы все освободили. А мост полуразрушился. Точно так же было и на Курилах, где я работал в следующем сезоне. Вдоль Тихоокеанского побережья Итурупа японцы построили девятисотметровую бетонную дамбу, чтобы ездить на грузовиках с юга острова на север. В шестидесятом волной вымыло кусок дамбы, и нужно было с полмашины цемента, чтобы эту дырку законопатить.