|
Где как проходят: в древлянской земле или у северян, говорят, сжигают на кострище соломенное чучело — от того слова «костер» и «Кострома» — чучело. Сожгут, потом венки вяжут, да песни поют до утра, да гуляют. Похороны «Костромы» — дело важное, о том не только волхвы, но и все люди знают, не бывать без того урожая, не вымолить у богов радости, потому и праздновали, да готовились загодя, юбки новые примеряли, расшивали рубашки узорами. А и девки собрались на Подоле — все, как одна, красавицы — косы длинные, толстые, у кого светло-русые, а у кого и словно вороново крыло черные, щеки румяные, руки белые, брови вразлет, — ну хоть куда девчонки киевские, хоть сейчас замуж! А они уж об этом знали, стреляли вокруг глазами, пересмеивались — зрителей вокруг хватало, уж на Подоле-то ни один мужик в своем доме не усидел, вышел за плетень, все дела забросив, ай чудо, как хороши девки, ай как поют раскрасавицы:
Мы идем ко березе,
Мы идем ко березе,
Ко березе-березоньке,
Ко березе кудрявой!
Многие и жены уже, и дородны, и статны, и детей полон дом, а вот, поди ж ты, и те подойдут к плетню, мужика отодвинут, да не удержатся, да начнут подпевать:
Пойдем, девоньки,
Завьем веночки!
Завьем веночки,
Завьем зеленые!
Чего уж говорить о молодых парнях! Некоторые с утра на Подоле были — девок ждали, молотобойцы свои дела бросили — а как же, чего молотом-то зря стучать, коли тут такое, ну его, успеют еще, намашутся! Кузнецы их понимали, усмехались в бороду: пусть поглазеют немного, всё ж праздник, а дальше девки их за собой на реку не пустят, уж если кто так, тайком проберется, так и то страшновато — девчонки киевские на расправу скорые, поймают, да насуют в портки молодой крапивицы, бывали случаи, как же! Потому лучше у реки по кустам не прятаться — потом позору не оберешься, лучше пока тут постоять, посмотреть, послушать: «Завьем веночки, завьем зеленые!» Вот и толпился народ с раннего утречка, и тут, на Подоле, и на холмах, на Щековице, да на граде Кия. Со стен, из бревен в три обхвата выстроенных, с башен высоких, воины нет-нет да и посматривали вниз, улыбаясь. А кто и челядин молодой, хозяином с порученьем с Киева града на Копырев конец посланный, так ведь не прямо шли, в обход — через Подол, вестимо. Девкам подпеть, поулыбаться.
И день-то какой выдался — солнечный, синеглазый, теплый! Словно нарочно к празднику подгадали боги. Зелена трава на Подоле, мягка, на такой траве поваляться — милое дело, у домов — плетень, да глина, да крыша из камыша — повытоптано, пыль лежит тяжелая, светло-желтая, в пыли той свиньи валяются, а где и утки, и куры, и гусаки. Домишки хоть и не приглядны — до половины в землю врытые, — да зато вокруг красота какая! Сады яблоневые, грушевые, вишневые, край благодатный — уж если какой куст цветет, так уж так цветет, что северным-то его собратьям стыдно! В небе синем-синем ни облачка, с реки ветерок — легкий, бархатистый, нежный. Народу кругом — море, в основном молодежь, конечно.
— Вот и у нас за Волховом так же бывало, — снижая с плеч тяжелый плащ, со вздохом произнесла Ладислава. — Когда-то еще доберусь к родичам?
— Да уж скоро, я думаю, — с улыбкой заметил Никифор, сопровождавший девушку в городе. |
