— Греттир Бельмо, Хаскульда-князя боярин ближний, третьего дня чуть мне всю бороду не изорвал преобидно, — стукнувшись в пол лбом, громким шепотом поведал Истома. — Уж скорей бы один ты, отец родной, Киевом правил!

   — Станешь тут с вами скорее. — Дирмунд нервно дернул правым веком. — Ничего поручить нельзя, даже самого простого дела! Этот твой приблудный варяг, Лейв, он верен?

   — Проверенный человек, батюшка княже, уж будь спокоен! — заверил Истома.

   — Тогда вот что. Да встань ты на ноги, не ползай. Сядь вон на лавку. И слушай, да запоминай! — Взяв прислоненный к креслу посох, Дирмунд со значением пристукнул им об пол. — Дам тебе еще верных людей, из своей челяди, под твое и варяга Лейва начало...

   — Спаси тебя боги...

   — Ты знаешь, что пока дружина моя маловата, да и люди там разные. Верных — раз, два и обчелся.

   Истома кивнул. Уж что-что, а это он знал прекрасно.

   — Так вот, — понизив голос, продолжал варяг. — Я хочу иметь верную дружину. Пусть не сейчас, не сразу, постепенно. А чтобы люди были верны — их надо вырастить. Вырастить и воспитать так, как надобно мне! Есть одно тайное место в урочищах вниз по реке, рядом с древлянскими землями. Там уже строят острог, и вам — тебе и Лейву — надо будет попасть туда, и побыстрее. Проложить тайные тропы, мастеров, кто строит, убить, да так, чтоб никто на нас не подумал.

   — Поистине, в таком месте хорошо отсидеться в случае чего, — одобрительно кивнул Истома, снова вызвав явное, к своему ужасу, неудовольствие варяга.

   — Ты поистине глуп, — нехорошо прищурился Дирмунд. — Я тебе толкую вовсе не о том. В этом тайном месте мы будем выращивать молодую дружину, волков, преданных только своему вожаку — мне, и повязанных кровью. Для этого уже с сегодняшнего дня вы — ты и Лейв — начнете похищать мальчиков. До тринадцати лет, — с теми, кто старше, уже поздно что-либо делать, — и не младше десяти — слишком долго будут расти. Создайте им трудности, пусть они живут первый месяц в страшных мучениях, пусть голодают, бьются меж собой за пригоршню крупы, пусть погибают — оставшиеся в живых превратятся в волков. Воины-волки! Я сам буду обучать их. Тех, кто останется жив. Придет время, и с этой дружиной мне не будет страшен никакой Хаскульд, никакие хазары, которым сейчас поляне платят дань, никто! Это моя дружина будет расти, а вместе с ней будет расти и страх, что поселится в душах здешних людей, постепенно, исподволь, не сразу, но поселится обязательно. И тогда придет время древних богов — мое время!

   Дирмунд вдруг захохотал, глухо и страшно, в глазах — ужасных глазах его — блеснул огонь Мрака.

   — Оно скоро придет, мое время! — отсмеявшись, снова повторил он. — И ты, мой верный слуга, приблизишь его.

   — О да, мой князь!

   Изображая верность, Истома снова рухнул на пол.

   — Для начала нужно уничтожить в городе радость. Пусть в душах жителей уже сейчас поселится страх. — Дирмунд подошел к окну, с ненавистью взглянул на веселящийся Подол — даже сюда, в детинец, доносились обрывки песен.