— Но... это же стихи, мой ярл! — сконфуженно пробурчал Никифор. — Стихи знаменитого поэта Агафия Миренейского, что всю свою жизнь воспевал светлую радость... Хотя ты, наверное, прав. Мне, монаху, такое слушать грешно.

   Отойдя в сторону, он принялся молиться. А толстобрюхий сибарит не унимался: хоть Хельги и не понимал слов, но жесты купца были весьма красноречивы...

   Ага! Вассиан обернулся к кому-то... Похоже, к кормщику, именно его Хельги заприметил с утра за рулевым веслом одной из ладей. Судя по одежде — длинная, почти до самой земли, ярко-зеленая, с серебряной нитью, туника, — кормщик был явно не беден и, скорее всего, имел в купеческом предприятии солидную долю. Тогда почему же Вассиан не пригласил его к обеду? И о чем они сейчас шепчутся? Послушать бы... Впрочем, чего там слушать, без Никифора всё равно не поймешь ни единого слова. Хоть, в Суроже еще, и учил ярла греческому Евстафий-купец, а всё же их сурожский говор от столичного отличался. Да и говорили быстро. Вызнать бы... Может, не стоило связываться с купцами, добрались бы до Кенугарда сами? А попасть туда надо обязательно, ибо — как сказала девушка-волшебница Магн — только он, Хельги-ярл, может остановить черное дело друида. И кто его остановит, если они не доберутся до Киева? Если сгинут в степи, пронзенные разбойничьей злой стрелой, если вдруг схватят их, сонных, да продадут в рабство на край света?

   Нет, такой поворот ярла никак не устраивал. А потому следовало быть постоянно настороже. Вот и сейчас...

   Заметив, как кормщик скрылся за колючими кустами шиповника, Хельги встал и, сказав Никифору, что идет навестить Ладиславу, покинул веселое сборище. Ладислава, представленная Евстафием Догоролом как знатная ладожанская дама, как и положено девушке, обедала отдельно от мужчин, в специально разбитом шатре с поднятым пологом. Шатер этот был разбит слугами шагах в двадцати от костров, ближе к морю.

   Хельги прошел немного в том направлении, затем оглянулся по сторонам и стремительно нырнул в пахучие заросли шиповника. Острые шипы впились в одежду, больно царапнули руки. Ярл не обращал на это внимания, увидев мелькающую впереди зеленую тунику кормщика, то скрывающуюся за деревьями, то вновь вспыхивающую в лучах солнца. Прибавив шагу, Хельги быстро обошел огромный, лежащий прямо на пути камень, и...

   — Не спеши, ярл, — тихо произнес кто-то у него за спиной. Кто-то? Конечно же, Ирландец, кому тут еще говорить на языке людей фьордов?

   — Там, дальше, я видел трех всадников. Спешенные. Словно бы ждут кого-то...

   — Кормщика.

   — Кормщика? А, того человека в зеленой тунике. Так ты шел за ним, ярл?

   Хельги молча кивнул, шагнув вслед за Ирландцем в густые заросли дрока. Вокруг пели птицы, вкусно пахло молодой листвой, цветами и медом.

   — Вот они, — остановившись, поднял руку Ирландец. — Осторожнее, не свались в овраг.

   Ярл и без него уже заметил тех, кто стоял, не таясь, у каменистого русла ручья. Трое спешенных всадников в панцирях из бычьей кожи, с саблями в сафьянных ножнах. Короткие, украшенные красными шелковыми ленточками копья небрежно прислонены к камню. Кони пили из ручья воду.

   Один из всадников, видимо главный, — осанистый белолицый мужчина с узкой бородкой — обличьем напоминал знатного хазарского вельможу, двое других — поджарые, смуглые — больше походили на печенегов. Троица держалась по-хозяйски: переговаривались, громко смеясь, и снисходительно посматривали на кормщика в зеленой тунике. Тот стоял перед ними в почтительной позе, чуть наклонив голову, и что-то негромко говорил. Что и на каком языке — было не разобрать.