Испанцы прошли, наверное, целую лигу, когда, наконец, за очередным поворотом, впереди появилась полоса света. Эспада шепотом попросил Диану притушить фонарь. Девушка коротко кивнула, но гасить огонь не стала, лишь накрыла фонарь тряпкой поплотнее. Дон Себастьян осторожно двинулся вперед, низко пригнувшись и касаясь каменного пола руками. Не слишком подобающий способ для передвижения благородного идальго, но под землей все равны. Что идальго, что простой землекоп — никому не хочется провалиться в пропасть. Там, где тоннель сделал последний поворот, рука провалилась в бездну. Эспада опустился на колени и пошарил перед собой. За поворотом был короткий — в несколько шагов — прямой путь и выход, откуда доносилось грозное, но совершенное невнятное бурчание. Свет тоже падал оттуда. Солнечный, но с каким-то мрачным красноватым оттенком.

А прямо перед поворотом была пропасть. Эспада определил ее границы на ощупь и тихонько присвистнул. Здесь, перед последним поворотом, незваным гостям было самое время убрать свет и провалиться в темноте под землю. Для тех, кого впереди ждали, справа был оставлен проход шириной ровно в треть тоннеля.

Почувствовав позади себя движение, Эспада протянул назад руку и коснулся мягкой ткани. Ткань тотчас отдернулась.

— Диана? — шепнул дон Себастьян.

— Да, — прошелестело над ухом.

— Здесь пропасть под ногами, — шепнул ей Эспада. — Сразу на повороте.

— Посветить?

— Нет. Ее можно спокойно обойти, если прижиматься к правой стене.

— Хорошо, я передам падре.

— Он отстал? — спросил Эспада.

— Немного.

Эспада кивнул, что в темноте осталось незамеченным. Диана поспешила назад, а дон Себастьян, медленно пополз вперед, держась у правой стены. Сзади донеслось едва слышное шуршание. Эспада рефлекторно оглянулся, но никого не увидел, да и шуршание сразу смолкло. Осталось только бурчание, которое доносилось из того места, куда выходил подземный ход. Что это могло быть — Эспада так и не сообразил и осторожно двинулся дальше.

Как оказалось, подземный ход вел к жерлу вулкана. Внизу бурлило озеро расплавленной лавы. Можно даже сказать — озерцо, такое оно было миниатюрное. Оно-то и издавало бурчание. Лава бурлила и недовольно толкалась, ей было там тесно, а расползтись шире мешали стены. Черные, потрескавшиеся, они образовывали огромную воронку, которая резко сужалась внизу, у самого озера. Вверх она расширялась тоже только до середины, после чего снова начинала сужаться, отчего пустое пространство внутри вулкана по форме напоминало веретено. Но и наверху стены не сходились. Вершины у вулкана не было. Там, где она должна была быть, синело небо сквозь дыру с рваными краями.

В самой широкой части «веретена», то есть примерно посередине, вдоль стен вытянулся каменный пояс, образованный небольшими выступающими вперед площадками и соединяющими их переходами. Кое-где были перекинуты узкие, хлипкие на вид, навесные мостики, замыкая круг там, где наметились разрывы.

Левее, на самой широкой из площадок, стояла высокая каменная статуя. Искусно вырезанная из черного камня, она изображала аборигена с совой на плече. Голову индейца украшал султан из перьев, вокруг которого вились летучие мыши. Самые настоящие, живые, они оглашали воздух противным пронзительным писком. Что-то их сильно растревожило. Или кто-то. У ног статуи лежала широкая каменная плита, по углам которой торчали короткие деревянные колышки. На плите, держась за сердце, сидел Брамс. Больше никого не было видно, но на ту площадку — как и на ту, куда выполз дон Себастьян, — выходил черный провал подземного хода.