– Не окажет ли его светлость посильной помощи арестантам?

Мора поднялся, спрятал карты в карман и подобрал в траве суковатую палку, служившую ему вместо трости.

– Охолони! – капрал Медянкин всем корпусом развернулся к бездельникам. – Старый хрен собак на тебя спустит, и вся недолга. Он и не понимает-то по-нашему ни бельмеса.

– Князь немец? – полюбопытствовал Мора.

– Хранцуз! – залился смехом Фома.

– И то и другое! – дополнил Шило.

Мора непонимающе на них уставился.

– Он немец хранцузский, такой вот курбет, – объяснил Море капрал, и прибавил в порыве добросердечности: – Дрянь человек этот князь, кукиш у него вместо сердца. Получишь разве что плетей по больной спине. Не ходи, Мора.

Кавалькада приближалась к плотине – впереди на вороном коне ехал, судя по надменной физиономии, сам князь – седой носатый старик с соколом на перчатке. За ним гарцевал юный изящный поручик, следом неспешно плелись верхом два егеря, в ожерельях из убитых уток. Свора охотничьих собак уже взбежала на плотину и принялась радостно брехать на рабочих. Те предусмотрительно вооружились – кто ломом, кто камнем, кто палкой.

– Ох, беда! – капрал Медянкин метнулся навстречу своре. – Не трожь собак, демоны! Вам за этих уродов немецких три шкуры спустят!

– Кто не рискует, тот не играет, – вдохновенно изрёк Мора. – Учитесь, пока я жив.

И молодой цыган, опираясь на импровизированную трость, двинулся к охотникам плавной летящей походкой – так камергер плывёт к гостям по зеркальному паркету парадной залы.

– Щёголь… – презрительно процедил Шило. – Будет плётка по тебе плясать…

Мора взошёл на плотину. Капрал тем временем бессильно махал руками на самозабвенно брешущих собак. Мора свистнул тихонько, неслышно почти – собаки замолкли и окружили его, дружелюбно виляя хвостами.

– Цыган, – уважительно и завистливо процедил капрал, отступая от греха подальше, – слово знает.

Всадники остановились – Мора преграждал им путь, и на узеньком перешейке плотины тяжело было объехать его, не замаравшись об арестантское. Князь смотрел мимо и над, на зеркальную гладь воды, презрительно скривив губы, и сокол в чёрной шапочке сидел на его руке, как приклеенный.

Мора потрепал по загривку ближайшую собаку – та одобрительно вякнула – поклонился и произнёс по-немецки, глядя на старика изнизу, смело и весело:

– Почтительно приветствую вашу светлость.

Глаза князя, чёрные и блестящие, как вода речки Которосли, широко раскрылись. Старик выпрямился в седле и вопросительно уставился на цыгана.

– Вижу, что человек вы добрый, не откажите в помощи бедным арестантам, – так же по-немецки продолжил Мора.

Собака ткнулась носом в его руку, цыган машинально почесал за шелковистым ухом.

– Я – человек добрый? – воскликнул старик то ли весело, то ли сердито, и Мора порадовался, что угадал с языком. – Да мною ваши бабы детей пугают! Где ты доброту увидал, дубина?

– Вы добрый человек, ваша светлость, – смиренно возразил Мора, почти коснувшись ладонью морды вороной лошади, – если ездите без трензеля и без шпор. Может, и не к людям – но к лошадям вы добры. А твари невинные, бессловесные стоят большего сострадания, нежели мы, грешные.

– Коня не трогай, чумазый, – поморщился князь. – Чего тебе нужно? Деньги?

Мора отступил на шаг, с усилием выпрямил больную спину и прочёл нараспев:

– Уже пятнадцать лет я не Prince clement… Возьми, заработал.