– Если ты думаешь, что у меня уже не хватит сил перекинуть тебя на плечо и унести, то ты ошибаешься! – Голос светлейшей милости грохотал, как камнепад. – И мне плевать, кто и что обо мне подумает в этой несчастной венской опере!

– Его светлость демонстрирует лотарингский диалект, – на ухо Море прошептал Плаксин.

– Было время, когда я душу дьяволу бы продал за такое твоё предложение, – смеясь, отвечал Рене на обычном французском языке, – но сейчас пламя перегорело. Мне не нужен твой позор, пойдём, Эрик, не стоит фраппировать почтеннейшую публику.

Он поднялся из кресла, отодвинул от себя герцога – тот преграждал ему путь – и вышел из ложи, и герцог покорно и растерянно последовал за ним. А Плаксин остался.

– Сейчас будет дополнительный спектакль!.. – Плаксин уселся в опустевшее кресло и вооружился бикуляром. – Всегда обожал смотреть, как они лаются.

– Что вы там поймёте? – удивилась Аделаиса.

Она сверлила взглядом пока ещё пустую ложу напротив и терзала в пальцах платок, и, кажется, начинала понимать, что в истории с Рене соперница её вовсе не госпожа Штраус.

– Я читаю по губам! – с гордостью пояснил Плаксин. – И могу послужить вам переводчиком. Ради ваших прекрасных зелёных глаз.

– Цандер начинал как шпион, – тоже уселся в кресло Мора, – быстро сделал карьеру, взлетел до личного телохранителя его светлости, а навыки остались. Он бог шпионажа.

– Я люблю лесть, – признал Плаксин, – и переводить буду и для тебя тоже. И даже для Лёвки. А, вот и они. Бедный дюк, как же он похудел в этой русской ссылке!.. – непонятно к чему заметил Плаксин и прильнул к бикуляру.

Две фигуры в герцогской ложе расположились в креслах – вполне мирно, – и Плаксин начал свой перевод:

– «Ты бросил меня, как надоевшую игрушку, в этом своём Вартенберге, среди разрухи и русских драгун». Это Рене. А это уже герцог. «Я не думал, что будет война. Я хотел спасти твою никчёмную жизнь. И, признаться, я просто очень захотел тебя увидеть. Рене. Ты увлекаешься, ты как беспечно играющее дитя – но потом ты ломаешь свои игрушки и бросаешь». Герцог. «Ты позабыл сказать – что я, как дитя, тащу игрушки в рот». Рене смеётся – впрочем, вы и так видите – и далее: «Для чего я тебе, Эрик? Что ты хочешь мне предложить – этот твой вечно недостроенный курятник Раундаль, этот твой курляндский Авалон?» Герцог. «В нашем с тобою возрасте Авалон – самое подходящее место, мой Рене…»

Оркестр заиграл увертюру – антракт окончился. Служители загасили люстры в зрительном зале, перестарались – сделалось темнее, чем было до антракта, и Цандер разочарованно вздохнул:

– Всё, ни черта не видно. Я не увижу, даже если они там поцелуются.

– А они могут? – в ужасе спросила Аделаиса.

– Было дело, – признал простосердечный Плаксин. – Но в опере, наверное, всё-таки постесняются.

Аделаиса прижала истерзанный платок к глазам и тихонечко – чтобы не мешать опере – зарыдала.

– У вас глаза размажутся, – напомнил Мора.

– Мне уже всё равно, – убито произнесла Аделаиса, – мне уже совсем всё равно.

– Вы же маг, – осенило вдруг Мору, – сделайте себе его доппельгангера. И лет на тридцать помоложе. И пусть он вас полюбит.

– Это будет совсем не то, – всхлипнула Аделаиса.