Новое жилье Таня осваивала практически в одиночку. Что ж, профессией отделочника она владела исправно, потому переквалифицироваться в «доделочники» ей труда не составляло. Тем более что почти сразу после переезда начались занятия на подготовительных курсах, и у Тани высвободилось много времени и, главное, сил. Она переклеивала обои в комнатах, перекрашивала кухню, меняла там линолеум, выстелила кафельной плиткой крошечную ванную, прибивала отваливающиеся плинтусы и закрепляла розетки, подвешивала люстры, карнизы и шторы — и все собственноручно, только на сантехнические доделки пришлось вызывать слесаря и платить ему. Ивана, который теперь строчил дипломную работу и катастрофически запаздывал, она старалась не беспокоить, да и сам он помочь не вызывался, а только ворчал, что, дескать, и по-старому неплохо было, что все комнаты краской провоняли и что довольно гонять его с места на место и мешать работать. Впрочем, когда Таня вынесла последнюю порцию ремонтного мусора, намыла полы и окна, самым нарядным образом расставила скудную мебель и постелила на стол парадную скатерть, посередине поставив вазу с букетом мимозы, Иван оторвался от писанины, выполз из маленькой комнатенки, где ему был оборудован кабинет, и похвалил ее.

— Молодец ты у меня… Теперь бы слопать чего-нибудь.

Тогда она впервые в жизни сильно обиделась на него. И именно поэтому не сказала ему что-нибудь язвительное, не погнала за продуктами в магазин, а молча оделась и спустилась на улицу, не поленившись пройти несколько кварталов до кулинарии и купить там дорогущих цыплят табака, а потом отстоять очередь в универсаме и приобрести для мужа бутылку марочного сухого вина. Он жадно ел и пил, не замечая ее угнетенного настроения, потом поцеловал ее сальными губами и, сказав: «Спаси-бочки!», отправился на боковую. Таня стала мыть посуду, и под журчание воды из глаз у нее закапали слезы. Потом она выключила воду, вытерла тарелки, руки, глаза — и подумала, что не имеет права дуться на Ивана. Он же не хотел ее обидеть, просто у него сейчас голова другим занята, более важным.

После ванной, уже в халате, она вошла в комнату. Над его кроватью — или половинкой, поскольку кровати были придвинуты одна к другой — горело новое чешское бра, прибитое ею накануне. Иван читал журнал. Таня залезла под одеяло, подобралась поближе к мужу, прижалась к нему.

— Мяу, — сказала она.

— О-ох, — выдохнул Иван, — устал я. Давай спать.

И выключил свет.

Такая усталость тянулась у Ивана до конца мая. Таня перестала мяукать, а сексапильное шелковое белье, подаренное Нинкой на свадьбу, за ненадобностью было затолкано в самый дальний угол шкафа.

Во сне к ней стал приходить высокий, плечистый молодой мужчина, лицо которого было закрыто черной бархатной маской. Он молча и легко, словно пушинку, брал ее на руки и уносил далеко-далеко, на берег океана. Он гладил ее, совсем как когда-то Женя, ласкал сильными руками. Она отвечала на его ласки, льнула к нему, бездумно, страстно — и просыпалась вся в поту в тот самый миг, когда прекрасный незнакомец начинал входить в нее. Сгорая от стыда, от ощущения громадной, неизбывной вины, она вслушивалась в сонное дыхание лежащего рядом Ивана и лишь через несколько секунд сознавала, что это был лишь сон, что она не изменила ему.

«Не молчи», — сказала она в одном из своих снов незнакомцу. «Не могу, — молча ответил он. — Ты узнаешь меня по голосу». — «Я слышала твой голос? Видела твое лицо?» — «Да».

Таня нередко ловила себя на мысли — поскорее бы он сдал свой чертов диплом! Но когда этот день наконец настал, все сделалось только хуже. Еще с площадки она услышала из-за своих дверей гам, громкие голоса с явно нетрезвыми модуляциями. Первое, что она увидела, войдя в комнату, была залитая красным вином скатерть.