— Костенька! Костик! — закричала я.

— А? Что? — он вздрогнул, как будто я разбудила его. Наконец взгляд его прояснился. — Ленка, я заглянул в него! Там!..

— Что? Что ты там увидел?

— Я не знаю. Это… это… Нет, я не могу описать.

Он махнул рукой, снял очки и пристально уставился себе под ноги, словно пытаясь смотреть сквозь землю — да нет, он на самом деле пытался смотреть сквозь землю, но у него ничего не получалось. Я поняла это по тому, что Костино лицо мучительно скривилось и покраснело, на лбу выступили крупные капли пота. Четко проступили на лице скулы, побелели сжатые в кулаки руки. Он напрягся, как будто пытался раздвинуть пласты земли волевым усилием.

— Дьявол! Не получается! — заорал Костя и с силой топнул ногой. — Ничего не получается. Не вижу!

Кровь отлила от его лица, и оно снова стало голубовато-бледным, как снятое молоко.

Он снова и снова пытался увидеть что-то в земле, под землей, глядя вниз совершенно безумными, выпученными, немигающими глазами. Я вспомнила дневник дяди Паши — он описывал это удивительное видение как нечто совершенно естественное, не требующее усилий. Словно пласты земли под его взглядом раздвигались, расходились в стороны, позволяя увидеть все то, что они скрывали в своей толще.

— Может, должно пройти какое-то время? — предположила я, испытывая странную смесь разочарования, облегчения и надежды. — Может, надо подождать?

Он посмотрел на меня с такой ненавистью, что я невольно сделала шаг назад. Ничего не ответив, Костя еще сильнее сжал кулаки, нагнулся — ниже, еще ниже. Комар устроился у него над глазом, но он даже не обратил внимания. Я хотела было смахнуть комара, но Костя оттолкнул меня с такой силой, что я шлепнулась на пятую точку, да так и осталась сидеть.

От напряжения по его лицу пробежала судорога, веко мелко дрожало. Он переходил с места на место, шептал что-то, закрывал глаза и снова пристально, не мигая, смотрел себе под ноги.

Я не знаю, сколько прошло времени. Может, десять минут, может, полчаса.

— Костик! — тихо позвала я.

— Отстань от меня! — срывающимся фальцетом крикнул он и бросился карабкаться выше по склону.

— Подожди! Костя! — вскочив на ноги, я рванулась было за ним, но поскользнулась на прошлогодних листьях и съехала обратно к источнику.

Нежный звон заставил меня обернуться. Шар по-прежнему неподвижно висел над водой, по его гладкой поверхности бежали переливы невероятно красивых оттенков. Все тот же тихий голос нашептывал что-то. Я не разбирала слов, но мне казалось, что я понимаю его и так. И уже соглашалась — с чем? Мне показалось, что в сиянии я вижу какую-то светлую фигуру, которая манит меня к себе. Я сделала навстречу шаг, потом еще один, еще…

Непонятный, неприятный, как скрежет металла по стеклу, звук остановил меня в метре он шара. Звук этот доносился откуда-то сверху. С трудом подавив досаду, я подняла голову и увидела Костю.

Он лежал на земле под сосной, изо всех сил колотил по земле кулаками и то ли рыдал, то ли выл. Громко, со злобой, как противный, избалованный ребенок, которому не купили двадцать пятую по счету машинку. Костя пригоршнями рвал траву, впивался ногтями в землю — и выл. Мне показалось, что он сошел с ума. На мгновение меня захлестнула с головой черная паника. Кругом тайга, ни души, только я — и спятивший братик. А Генпетрович прилетит только завтра. Мне хотелось завыть вместе с Костей.

Когда мы были маленькими, он частенько устраивал истерики с дикими воплями, паданьем на пол, и даже битьем об этот самый пол головой. В таких случаях бабушка сладко пела: «Котенька, маленький, успокойся, детонька», папа хватался за ремень, а мама пыталась урезонить его сентенциями типа: «Ну как не стыдно, большой ведь уже парень!».