В: Он держался обходительнее?

О: Да. Почти как поначалу.

В: Не полюбопытствовали вы, что же произошло тогда в языческом капище?

О: Нет.

В: Отчего же вы упустили такой удобный случай?

О: Я рассудила, что он, когда захочет, тогда и расскажет. А не захочет — не расскажет. Я совсем уверилась, что пребываю под его защитой, и только былая его суровость и показное безразличие до сих пор препятствовали мне понять, как я ему дорога. Я лишь не могла взять в толк почему.

В: В тот день в пути вы вновь утоляли похоть Дика?

О: Нет.

В: Не делал ли он к тому покушений?

О: Я не захотела.

В: Он не раздражился? Не пробовал употребить силу?

О: Нет.

В: Положил дождаться ночлега?

О: Тогда тоже ничего не было. В Тонтоне не нашлось ни единой гостиницы, где мы могли бы устроиться по своему вкусу, пришлось расположиться на постоялом дворе поплоше, из тех что ближе к окраине. Меня положили с другими горничными, Его Милости и мистеру Брауну определили на двоих один тесный покойчик, а Джонс и Дик спали на сеновале. Ни с Его Милостью, ни с Диком я уединиться не могла, даже если бы они того пожелали. И во всю ночь меня никто не тревожил, только вши да блохи.

В: Положим, что так. А на другой день?

О: Весь тот день мы были в дороге и проехали, пожалуй, самый длинный против прежних дней путь. А как миновали Бамптон, так с большой дороги свернули и пустились тропинками. Проезжих там редко-редко встретишь.

В: Не вы ли уверяли, будто положили на мысль к Клейборн не возвращаться, а податься в Бристоль и разыскать родных?

О: Верно.

В: Для чего же было заезжать так далеко на запад? Будто из тех мест, через которые вы ехали, добираться до Бристоля не удобнее?

О: Всё так. Только я не находила в себе довольно решимости и не видела к тому способов. В душе я, прости Господи, была ещё шлюха. Поживёшь в борделе — лишь в разврате заматереешь, во всём же прочем изнежишься. У нас и прислуга была своя, и всё-то было там поставлено на такую ногу, чтобы мы ни в чём нужды не имели: редкая леди видит такую о себе заботу. А от всего этого мало что заражаешься своенравием, но и перестаёшь думать о завтрашнем дне. Не было под ногами крепкого основания, не было и веры, чтобы помогла вооружиться против завтрашних невзгод. Я и правда помышляла бежать в Бристоль и переменить свою жизнь, но в ту пору мне и без того было не худо: Лондон, что ни день, то дальше, а Его Милость пусть себе блажит. Припала охота куражиться — вольному воля, до Тонтона, так и быть, потерплю. А там выжду ещё денёк — и конец. Посмей тогда меня выбранить — не обрадуешься.

В: Будет. Довольно об этом.

О: Нет, ещё слово. Иначе не поймёшь, каким путём влеклась моя душа. И душа Его Милости. Не прогневайся: говоря лишь об одном, всё истину до конца не представишь. Подлинно, что я спозналась с Диком сперва по принуждению, но продолжала его удовольствовать из жалости. Скоро я нашла, что он умеет доставить немалое наслаждение. Ни один мужчина — ни даже тот первый, которого я узнала ещё девчонкой, безрассудно пренебрегши родительскими наставлениями, — никто не в силах был усладить меня так, как Дик. В греховном искусстве любви он не смыслил аза в глаза, но я бы не променяла его ни на какого искушённого знатока. Так он меня любил — крепко любил, всем своим непонятным сердцем, только что не умел высказать эту любовь словами. А мне это его немотствование говорило больше, чем все въявь произнесённые речи. Не через телесную связь, не в совокуплении, от нашего скотского начала происходящего, — нет, в другие минуты.