В: Не выказывал ли он, вернувшись к вам, волнения или радости?

О: Нет.

В: Добро. На этом пока остановимся. К пещере, сударыня, за тобой не полезем. Мой человек сведёт тебя в отдельный покой обедать. Ни с супругом, ни с кем иным — ни слова. Ясно ли?

О: Так и быть. Стану говорить с духовным моим супругом, с Иисусом.

~ ~ ~

Долговязый сутуловатый писец открывает дверь и пропускает свою пленницу. Однако, оказавшись в коротком коридорчике, он выходит вперёд и ведёт её за собой. Коридор заканчивается другой дверью. Чиновник и молодая женщина проходят в комнату. Женщина оборачивается к нему, и лишь тогда он нарушает молчание:

— Эля, сударыня, или ещё воды?

— Воды.

— Из комнаты ни шагу.

Она покорно кивает. Чиновник смотрит на неё долгим взглядом, словно не слишком верит её молчаливому обещанию, потом выходит, прикрыв за собой дверь.

Тесная комнатушка с единственным окном служит, по-видимому, спальней. У окна стоит стол и два стула. Но женщина к окну не подходит, она направляется к кровати, нагибается и, откинув покрывало, глазами ищет что-то на полу. Наконец нужный предмет найден. Женщина достаёт его из-под кровати, поддёргивает юбки и садится на него.

Снимать прочие предметы туалета ей нет необходимости — по той простой причине, что в описываемую эпоху англичанки какого бы то ни было сословия ничего под юбки не надевали: эта мода появится ещё лет через шестьдесят. Смутные и малоизвестные факты, касающиеся нижнего белья — или его отсутствия, — это материал для целого очерка. Итальянки и француженки к тому времени давным-давно исправили это упущение, англичане мужского пола тоже. Другое дело англичанки. Все эти ослепительно элегантные и величественные светские щеголихи в выходных туалетах, на разные лады запечатлённые живописцами XVIII века, ходили, грубо говоря, без трусов. Более того, когда эта мода и в Англии наконец взяла верх (точнее, низ), когда в начале XIX века исподние штаны, а затем и панталоны стали носить женщины, это воспринималось как вызов, брошенный мужчинам, и уже, конечно, поэтому-то они так быстро и сделались de rigueur.

Облегчившись, Ребекка встаёт, задвигает глиняный ночной горшок обратно под кровать и поправляет покрывало. Затем не спеша подходит к окну и озирает просторный задний двор гостиницы.

В дальнем конце двора стоит запряжённая четвернёй карета. Судя по тому, что коней ещё не выпрягли, она подъехала совсем недавно. На дверце красуется родовой герб владельца: геральдический щит, который поддерживают лев и дракон. Рассмотреть его подробно и прочесть девиз с такого расстояния невозможно, в глаза бросаются лишь два красных ромба в поле щита. Пассажиров и кучера нигде не видать, у кареты дожидается лишь мальчишка — подручный конюха, должно быть, оставленный присматривать за лошадьми. По двору, выклёвывая корм из щелей между булыжников, расхаживают куры, бойцовый петух и пара белых голубей, прыгают воробьи. Прислонившийся к карете мальчишка швыряет им зерно. Время от времени он выбирает из горсти зёрнышко покрупнее и отправляет в рот. Внезапно Ребекка опускает голову и закрывает глаза, словно у неё нет сил наблюдать эту невинную картинку. Губы её шевелятся, однако слов не слышно. Без сомнения, речь её обращена к тому самому супругу, право на беседы с которым она только что себе выговорила.

Но вот губы замерли. Из коридорчика доносится стук башмаков по деревянному полу. Ребекка открывает глаза и поспешно опускается на стул, отвернувшись от двери. Дверь отворяется, и на пороге вырастает всё тот же чиновник. Какое-то мгновение он смотрит ей в спину. Ребекка не оглядывается.