Кузнец не отвечает. Он никак не решит, отчитать ли жену за праздномыслие или счесть её слова просто-напросто наивной фантазией, на которую в нынешних обстоятельствах можно посмотреть сквозь пальцы. В конце концов он склоняется над кроватью и кладёт заскорузлую руку на плечо Ребекки. В этом жесте и благоговение, и прощение, а по сути, совершенное непонимание. Как многие прорицатели будущего, кузнец слеп к настоящему.

Он выпрямляется:

— Поспи. Как проснёшься, сама увидишь, что надо покориться.

Он удаляется и уносит с собой клетку. Молодая женщина лежит в тёмной постели, не поднимая глаз от одеяла. За стеной звучит тихий голос Джона Ли: должно быть, рассказывает про щегла. Но вот кузнец умолкает, и чуть погодя у двери на улицу раздаётся птичья трель, песенка щегла в полёте; серебристый перезвон солнечным лучиком пронзает сумрак комнат, вонзается в душу, бередит совесть. Но Уильям Блейк ещё даже не родился.

Ребекка смотрит на крошечное существо в своих объятиях. В её глазах чуть ли не удивление: вот ещё кто ворвался в её мир! Склонившись над малышкой, она ласково целует сморщенный розовый лобик.

— Любви тебе, Анна. Любви тебе, любовь моя.

Личико младенца начинает кривиться, девчушка вот-вот зайдётся плачем. Она уже было всхлипывает, но в тот же миг её губы впервые в жизни чувствуют прикосновение материнской груди, и хныканье умолкает. В соседней комнате снова слышится негромкий говор. Ребекка кормит младенца, глаза её закрыты, она без остатка поглощена своими ощущениями, в которых утверждается её «я», — чувством, которое не описать никакими известными ей словами, да и знай она такие слова, не захотела бы его назвать. Лишь на миг она открывает кроткие карие глаза и всматривается в тёмный угол, будто кто-то оттуда за ней наблюдает. Накормив малышку, принимается легонько её укачивать, и по комнате еле слышно разносится глуховатое пение. Ребекка медленно выводит колыбельную. Дитя затихает. Песенка самая незатейливая: всего две чередующиеся фразы:

— «Виве ей, виве вум, виве ей, виве вум, виве ей, виве вум…»

Но это, понятно, какая-то абракадабра, она ровным счётом ничего не значит.

ЭПИЛОГ

Те читатели, которые хоть немного знают, кем предстояло сделаться девочке из Манчестера в невыдуманной жизни, легко поймут, как далеко это повествование от исторического романа. В действительности она родилась, кажется, за два месяца до начала моей истории — 29 февраля 1736 года. Про подлинные обстоятельства жизни её матери мне ничего не известно, о Лейси, Уордли и других персонажах, также позаимствованных из реальной истории, мне известно совсем мало. Подлинны только их имена, всё остальное — плод моего воображения. Не исключено, что в каких-нибудь книгах или документах я мог бы собрать о них более богатый материал, но к таким источникам я не обращался и даже не думал их искать. Повторяю: это лишь «фантазия», я вовсе не старался достоверно воспроизвести события или стиль эпохи.

Я питаю огромное уважение к строго и тщательно документированной истории уже потому, что посвятил некоторую часть жизни её изучению (пусть и довольно поверхностному). Но эта точная дисциплина, по существу, наука и по своим задачам и методам имеет мало общего с литературным творчеством. На страницах этой книги я мимоходом упомянул Даниэля Дефо (умершего в 1731 году). Одна-единственная ссылка не выразит и малой доли той любви и восхищения, которые я испытываю к этому писателю. И хотя «Червь» был задуман вовсе не как подражание Дефо — этот автор всё равно неподражаем, — я всё же охотно признаюсь, что использовал некоторые общие приёмы и темы, характерные, на мой взгляд, для его романов.

Трудно представить, чтобы убеждённый атеист вдруг посвятил свой роман какой-то разновидности христианства.