Однако довести дело до конца Собинову не дали: вечером пришло сообщение — бандеровцы отбили арестованных заложников в Паньках, еще одном из окрестных сел. Там также организовали облаву, задержанных грузили в две машины. Вот на эту самую колонну по пути в райцентр они и налетели. Теперь готовилась масштабная облава, потому что люди все же массово бежали кто куда, а на все это в МГБ не хватало сил. Поэтому взвод Собинова срочно сняли с Ямок и перебросили ближе к Панькам.

Я же получил приказ обеспечить должную охрану задержанных бандеровских пособников, и для этого у меня никого, кроме «штырьков», не было. Их вряд ли можно было считать должной и надежной охраной, но выкручиваться как-то надо, так что комсомольцев Ружицкого в полном составе я бросил на караул. Только после этого почувствовал что-то похожее на облегчение: наконец можно хоть немного отдохнуть и восстановить силы, ведь с того момента, как выехал на убийство учительницы, не присел даже, если не считать короткого перекуса в доме председателя. Когда тебя не держат ноги, ты не боец, а мне нужно держаться и еще держать ситуацию в кулаке, даже очень нужно. Поэтому, вернувшись в так называемый опорный пункт с топчаном, сначала присел, потом — прилег, по привычке не раздеваясь, даже не сбросив сапог.

Заснул, кажется, еще в движении.

А проснулся будто сразу — вот только закрыл глаза, как тут же открыл, встревоженный чужим звуком. Стучали в окно — то есть в кусок фанеры, которым заслонили дырку в разбитом стекле.

Стучали осторожно, но настойчиво, и почему-то именно этот стух показался мне даже опаснее брошенной в окно гранаты. Первая мысль — это пришел тайком тот, кто прошлой ночью сообщил о бункере, и теперь хочет раскрыть себя и дать какую-то новую информацию. Потом осенило: ловушка. Я подойду к окну, и меня расстреляют со двора. Но сразу же отбросил эту мысль — никому ничего не мешало бросить мне через окно гранату, даже не одну. Нет, что бы это ни было и кто бы это ни стучал, вряд ли сейчас моя жизнь под угрозой.

Поднялся, взял с пола пистолет. Осторожно, держась под стеной, приблизился к окну. Выглянул. Увидел только темноту — никого, никакого человеческого контура. Прекратился и стук. Одернув зачем-то форменный китель и поправив ремень, я на цыпочках вышел из дома и прислушался. Успел мазнуть взглядом по часам — начало первого ночи. Значит, мне удалось крепко поспать больше четырех часов. Я чувствовал себя удивительно отдохнувшим. Прислушавшись, не услышал ничего, поэтому выставил перед собой руку с пистолетом, медленно обошел дом, приблизился к нужному окну.

Клочок белой бумаги, всунутый в щель между рамой и фанерой, увидел сразу. Его и пристроили с намерением, чтобы послание бросилось мне в глаза. Оглянувшись, протянул руку, взял бумажку. Это был узкий прямоугольник, сложенный пополам. Развернув, увидел какую-то надпись, но прочитать смог, только когда вернулся к себе и зажег керосиновую лампу.

Там печатными буквами было написано:

ВИХОДЬ НА РОЗМОВУ. ПРИХОДЬ ЗА ГОДИНУ. ЧЕКАЙ ЗА ОКОЛИЦЕЮ БІЛЯ ЛІСУ. БУДЬ САМ.

Честно говоря, мне тогда даже в голову не пришло взять кого-нибудь с собой или вообще кому-нибудь об этом происшествии рассказать. Во-первых, в Ямках не было ни одного человека, которому можно было бы доверить это дело, а звонить Калязину, чтобы посоветоваться, не считал нужным. Ну вот как это выглядит со стороны: фронтовик, боевой офицер, милицейский оперативник согласовывает свои шаги по телефону с начальством… Во-вторых, я обратил внимание на просьбу прийти одному. Это означало: тот, кто зовет на встречу таким образом, тоже никому не доверяет. В конце концов, нет условия приходить без оружия. Значит, меня никто не хочет лишить какого-то преимущества.

Короче говоря, после всего, что случилось в Ямках в эти дни и чему я был свидетелем, пугаться и вести себя, как трус Пилипчук, хотелось меньше всего.