Стены были тоже обшиты, только уже не досками, а брусом. Вдоль них — деревянные лежанки, накрытые плащ-палатками. По стенам на гвоздях — верхняя одежда: я рассмотрел шинели немецкого и польского образца, бушлаты, телогрейки, рядом висело оружие: бросились в глаза наши, советские автоматы, в основном ППШ и ППД, а еще — два «дегтяря» в углу.Все это, включая наше оружие, — точно трофейное. И мне даже не хотелось думать, как эти трофеи попали в бандеровский схрон.

Ниже вешалки увидел два больших ведра. Оба накрыты досками, но то, что стояло ближе к стене, я определил как помойное. Сам бункер тянулся в длину метра на четыре, в ширину — приблизительно на три, но это и без того не слишком широкое помещение казалось еще более тесным, потому что здесь были люди. На глаз я определил: десятка полтора мужчин, все молчаливые, сдержанные и заметно организованные: не толкали друг друга, один не мешает остальным, каждый на своем месте. При моем появлении ничего не изменилось, люди в бункере расступились, открывая мне путь в глубину, где возле стены стоял сбитый, очевидно из снарядных ящиков, стол. А из-за него навстречу мне поднялся человек, которого вблизи я, несмотря на тусклый свет, сразу узнал.

Хотя польская служба безопасности фотографировала Данилу Червоного десять лет назад и с того времени он, конечно, изменился, выражение лица осталось тем же самым. Как и несколько недель назад на снимке, так и теперь, я видел перед собой мужчину-воина. Это бросалось в глаза: такого человека трудно представить в гражданском костюме где-нибудь в конторе или на колхозном поле, с вилами, скирдующим сено. Не мог он быть и школьным учителем, университетским профессором или директором завода. Если б я увидел Червоного в пиджаке и галстуке, первое, что сделал бы, — посоветовал немедленно переодеться, потому что сам на себя он может быть похож только в военной форме. Вот так, как сейчас: мундир немецкого покроя, надетый на легкий вязаный свитер, портупея, заправленные в добротные офицерские сапоги галифе. На манжете рукава я разглядел две светлые горизонтальные нашивки — наверное, это у них что-то вроде армейских погон. Рядом на столе лежала островерхая шапка с приделанным спереди трезубцем.

Тогда я уже имел представление о том, откуда у бандеровцев одежда: в селах и городах работали маленькие швейные мастерские, которые выполняли заказы УПА, обшивая их мундирами, свитерами, носками, портянками и бельем. Калязин обмолвился — за работу платят советскими деньгами, которые бандеровцы добывают, организовывая нападения на почтовые отделения и сберкассы. «Это же людские зарплаты», — напомнил тогда полковник.

Лоб — широкий и открытый. Профиль — словно чеканный, губы тонкие, на носу — небольшая горбинка: так я машинально фиксировал для себя его приметы. Коротко стриженные черные волосы сильно побила седина, и это делало тридцатилетнего мужчину старше как минимум на пять лет. Форма плотно облегала мускулистое тренированное тело.

— Остап, — он протянул руку.

Я машинально пожал ее, в тот же миг осознав — только что поздоровался с убийцей учительницы Лизы.