Стучать в окно бросили, теперь ломились в двери. Так и оставив ремень на столе, рядом с милицейской фуражкой, я бросился к дверям и распахнул их. В объятия сразу впорхнула девушка. Глаза уже привыкли к темноте, ночь опять выдалась светлой, поэтому я узнал ее: Марийка Ставничая, старшая дочь сельского конюха, недавно шестнадцать исполнилось, слышал: не хочет в Луцк, мама болеет, но должна, потому что есть разнарядка — учиться надо, потом и самой учить, учителей в селах мало.

— Что там такое? — спросил коротко, отстранив девушку свободной рукой.

— Скорее! Там вы нужны, дядька Середа! — Так меня иногда называла местная молодежь. — Очень нужны, бегите быстрей!

Хотел уже спросить — где, но ответ сам пришел: тут же ночь отозвалась выстрелами.

Стрекотали автоматы. Сколько их было — даже не пытался угадать. Достаточно того, что они лупили длинными очередями, потом — короткими, и я быстро догадался: короткие очереди посылают те, кто атакует, длинные — те, кто отстреливается.

Бой, что вспыхнул внезапно, шел где-то совсем рядом. Я, забыв о мотоцикле и отстранив Марийку, подался на звук, но уже через миг бежал не на звук, а увидел точное место, где началась стрельба.

Ночную темень прорезал сноп огня: что-то взорвалось и загорелось, скорее всего — чей-то дом.

— Топорчуки! — послышалось за спиной.

Но я уже и без старшей Ставничей понял: пылает дом почтальона Павла Топорчука, неразговорчивого хромого человека, которого я не представлял без велосипеда, только так — в седле и с черной почтальонской сумкой — постоянно его и видел. Двор был совсем недалеко, стреляли точно оттуда. Поэтому, повернувшись к Марийке, я крикнул:

— Прячься! Там сиди!

Стиснув ППШ в руках, я большими прыжками помчался на выстрелы и огонь, даже не думая о том, кто с кем воюет, сколько их и надолго ли хватит меня самого, когда встряну в мясорубку.

Я пробежал метров двести, когда дорогу заступили две фигуры; я заметил автоматы в руках. Единственный выход — к ближайшему забору, в кусты, и стрелять, сколько продержусь. Однако ночные люди узнали меня. Даже, как я понял позднее, знали, что побегу именно этой дорогой, потому что я услышал и сразу узнал голос Лютого:

— Не стреляй, лейтенант! Это мы! Не трогай железку!

Странно — этот окрик остановил меня. Бандеровцы видели, что я вооружен, однако сами, первые опустили автоматы. Но рассредоточились так, чтобы я даже при желании не мог воевать с обоими.

— Там Остап! — снова крикнул Лютый.

— Где? — Я тяжело дышал, до сих пор не понимая, что происходит. И почему я вообще стою, опустив ППШ, и о чем говорю с этими двумя.

Через какое-то мгновение бандеровцев вокруг стало больше. Появились внезапно, вынырнув из ночи все сразу. В лунном свете я насчитал четверых, хотя сам был уверен — их больше. Эти четверо двигались с противоположной стороны села. До сих пор не могу понять, почему и когда у меня исчезло ощущение опасности. Уже ничего не спрашивая, я двинулся с ними туда, где полыхал огонь и слышались выстрелы.

Через несколько минут перед моими глазами предстала картина: красные языки пламени охватили крышу дома почтальона Топорчука; весь двор по периметру окружили люди в форме, которую я видел на бандеровцах, и время от времени посылали автоматные очереди в сторону дома. Оттуда, изнутри, кто-то яростно отстреливался. Посреди двора, лицом вниз, лежал, раскинув руки, застреленный боец, метра за два от него — еще один труп. Немного поодаль, возле порога, умирал сам почтальон. Прямо возле калитки, вперив мертвые глаза в звездное небо, лежал Славка Ружицкий.