— Нет уж, благодарю, — процедил Джек с холодной злобой. — Чем-чем, а шлюхами я сыт по горло.

— Ну, это ты зря, Джек, — поморщился Хью. — Ты ошибаешься на ее счет. Она…

Джек покачал головой. Его гнев, до сих пор сдерживаемый, излился наружу.

— Она твоя собственная кузина, — прошипел в ярости он. — Как же ты мог? Неужели ты совсем потерял остатки чести, подтащив человека, который, по твоим словам, был твоим другом, к корыту, из которого хлебал сам?

Рыжий Хью вскинул глаза, и Джек понял, что задел его за живое. Во взгляде ирландца смешались и гнев, и боль. Он заговорил лишь тогда, когда совладал со всем этим:

— Я скажу тебе кое-что о моей кузине, Джек Абсолют. Она делает то, что делает, ради цели, столь великой, что ты даже не можешь себе этого и представить…

— Ради вашего дела? — язвительно осведомился Джек. — Что же это за дело, которое может превратить девушку в шлюху, а тебя в сводника?

Ему показалось, что ирландец сейчас кинется на него, поскольку тот вспыхнул и схватился за эфес шпаги. Джек, не имевший никакого оружия, понимал, что силы их не равны, но подсознательно все равно хотел схватки, а потому оттолкнул стол, чтобы освободить пространство.

Но ирландец и на сей раз не поддался гневу. Он сделал несколько глубоких вздохов, снял руку с эфеса и встал.

— В какой-то степени я способен понять твои чувства, потому что и сам приходил в безумную ярость из-за войн и убийств, ревности и измен.

На миг Хью прикрыл глаза рукой, и у Джека даже возникло искушение броситься на него, но ирландец уже убрал ладонь и продолжил:

— Однажды в очень отчаянном состоянии я вернулся на родину и повстречался там с красотой и добротой, каких не видел годами. — Он поежился. — Я злоупотребил этой добротой, взял то, на что не имел никакого права. Это мой грех, какой священники отпустить мне не властны. Искупить его могу лишь я сам. Найдя свой собственный к тому путь. — Голос его упал до шепота. — Так или иначе, заверяю тебя, что ты в своих муках не одинок. Добро пожаловать в мои круги ада.

Рыжий Хью повернулся к двери, и Джек подумал, что сейчас он уйдет и на том все закончится. Однако ирландец остановился и обернулся:

— Хочешь, я расскажу тебе кое-что еще, Джек Абсолют, перед тем как уйду? О моей кузине? И Бате?

Джек кивнул.

— Так вот, тогда я действительно составил против тебя своего рода заговор с ее участием, но к политике это не имело никакого отношения. Мой замысел состоял в том, чтобы искупить свою вину перед ней и устроить ее счастье. Найти ей достойного мужа, располагающего какими-то средствами. Да, достопочтенный Джек, деньги тут имели значение, и немалое: ведь я не мог дать ей приданого, но пожениться вы должны были по любви. И все же, — покачал он головой, — там, в Бате, я вовсе не приказывал ей соблазнять тебя. И она не рассказывала ни мне, ни кому бы то ни было о свидании, которое ты назначил ей, передав в церкви записку. Можно даже сказать, что она поступилась возложенными на нее обязательствами. Тебе следует знать, если тебя и предали, то не она и не ее чувство к тебе.

Потом он ушел. Его шаги удалились вниз по ступеням, дверь затворилась, лязгнул засов.

Джек остался наедине со своими мыслями, а спустя какое-то время и слезами.

Прошли три дня, прежде чем безнадежное отчаяние стало ослабевать, уступая место злости. Еще три ушли на пополнение более чем скудного запаса итальянских слов. Наконец, почувствовав себя готовым, он обратился к неразговорчивому охраннику, принесшему ему ужин, с просьбой.

Паренек его лет вроде бы немного понимал по-английски, но уразуметь сказанное на смеси двух языков так и не смог.